Просмотр полной версии : Экономическая психология - часть 2
По целому ряду причин к их числу мы относим А. Маршалла, Дж. М. Кейнса и Дж. Гэлбрейта. Первый из них известен тем, что его работы положили начало современной буржуазной политической экономии и продолжают влиять на новейшие зарубежные политэкономические идеи. Второй – широко признанный идеолог государственно-монополистического капитализма. В отличие от этих двух откровенных апологетов капитализма Дж. Гэлбрейт представляет либеральное крыло буржуазной политической экономии.
Всесторонний анализ работ каждого из них, разумеется, представляет собой самостоятельную проблему и не входит в нашу задачу. Мы ограничиваемся рассмотрением лишь некоторых психологических аспектов их экономических воззрений.
Насколько известно, психологизаторские построения буржуазной политической экономии как предмет критического анализа не привлекали внимания психологов.
Приступая к критическому обзору, мы не ставим целью охватить всю буржуазную политэкономию, а ограничиваемся работами наиболее известных ее представителей.
Эту функцию приняла на себя и буржуазная психология. Психологизаторский подход к социально-экономическим проблемам выделился в целое направление буржуазной науки, противостоящее диалектико-материалистическому пониманию истории. Но отсюда вовсе не следует, будто всякое прикосновение психологическим инструментарием к социально-экономическим реальностям непременно является рецидивом психологизаторства. Как и все общественные науки, психология является наукой классовой. Психолог, приступая к исследованию своего предмета, уже стоит на позициях определенного класса, хотя бы он этого сам не осознавал, как бы ни пытался ограничить себя рамками «чистой» науки. Марксистская психология в отличие от буржуазной, пытающейся зачастую маскировать свою классовую сущность, открыто стоит на позициях рабочего класса, строится на диалектико-материалистической методологической базе. Соответственно психологические исследования социально-экономических реальностей ничего общего не имеют с психологизаторскими построениями. Более того, только опираясь на марксистскую психологию, можно до конца развенчать психологизаторские идеи, противопоставив им оружие того же калибра, но принципиально иного классового содержания.
Паразитирование на ограниченности обыденного сознания, манипулирование им всегда были, есть и останутся основным содержанием идеологического оружия буржуазии. Наука была призвана выполнять функцию, прямо противоположную ее назначению в обществе: оставить людей в состоянии «природного невежества» относительно закономерностей общественного развития.
Словом, формально-психологический подход к предмету исследования, при котором поиск по преимуществу замыкается в рамках сознания, должен быть заменен (или дополнен) содержательно-психологическим, ориентированным на идеальные формы существования бытия в сознании человека. Только при этом условии психологическая наука «встретится» с экономической в сфере общего с ней объекта исследования, станет возможным построение экономической психологии, и она найдет главный предмет своего исследования. Пока же психологические исследования обтекают стороной явления базисного характера и в лучшем случае, если выходят из замкнутого круга сознания, обращаются к некоторым надстроечным реальностям (обучение, воспитание и т. д.). Исключение составляет лишь одна отрасль – инженерная психология и психология труда.
Экономисты, как известно, исходные факты для исследования берут из хозяйственной практики, в центре их внимания – движение продуктов труда и затрачиваемые на их производство ресурсы, т. е. если говорить обобщенно, факты материального мира, бытия человека, отношения людей по этому поводу. И это вполне оправдано. Психологи же стараются не выходить за рамки сознания человека, выявляют и сопоставляют различные его образующие: мотивы и цели, знания и переживания и т. д. При таком подходе к предмету своего исследования психологи вообще могут никогда не встретиться с экономистами. Психологическая наука для сближения с экономикой должна идти по другому пути, а именно – перейти к сравнению и сопоставлению экономических по своей природе фактов и явлений с их идеальным представительством в сознании, психике. В самом деле, в психологическом науке давно уже утвердился тезис «бытие определяет сознание», хотя дальше декларирования этого бесспорного тезиса дело продвинуто мало. Бытие есть в первую очередь материальные условия жизни, изучаемые экономической наукой. Психологическая наука претендует на исследование закономерностей психического отражения бытия в сознании человека. Но трудно себе представить, как можно серьезно ставить такую задачу, не начиная научный поиск от анализа экономических реальностей и их психологического «освоения», а обращаясь непосредственно к сознанию, причинно-следственные связи в котором есть лишь отражение объективного мира, бытия, причем иногда искаженного, ошибочного, никогда не исчерпывающего до конца всего многообразия связей и опосредовании материального мира.
Психология как самостоятельная наука возродилась лишь в 60-х годах. Вполне понятно, что политическая экономия в условиях, когда психологическая наука еще не избавилась от методологических шатаний, не могла ожидать от разработки междисциплинарных границ с ней каких-либо позитивных результатов. Вследствие этого зародилась тенденция не к сближению с психологией, а к отдалению от ее границ во имя сохранения чистоты методологических позиций экономической науки. Это было вполне понятно в свое время. Но в современных условиях, когда марксистская психология прочно стоит на диалектико-материалистической основе и ведет успешную наступательную борьбу с буржуазной психологией, упомянутая выше тенденция потеряла всякую объективную почву, приобрела характер пережиточного явления и держится преимущественно на предрассудках. Тем не менее, сложившееся ныне положение наносит ущерб не только экономической, но и психологической науке.
Против попыток подмены социально-экономических закономерностей развития общества психологизаторскими построениями нужно и впредь вести бескомпромиссную борьбу. Но это не значит, что можно «вместе с водой выплеснуть из ванны и ребенка», т. е. отказывать психологической науке, всецело построенной на диалектико-материалистической основе, вправе идти на сближение с экономической наукой, с политической экономией социализма и частными экономическими отраслями знаний.
Как видим, значение психологического фактора в экономике, роль психологической науки в совершенствовании хозяйственной деятельности со временем не уменьшается, а напротив, еще более усиливается. Связано это с тем, что по мере продвижения по пути строительства от каждого человека требуется все более настойчивая работа, сопряженная с неуклонным возрастанием напряжения ума, чувств, воли, всего психологического потенциала. Однако сближение психологической науки с экономической идет пока медленно.
Начиная с момента производства и до факта потребления продукта труда, психологический фактор присутствует в экономике повсеместно. Но он действует, как правило, не в качестве самостоятельной силы, а вместе с экономикой, техникой и технологией, слитно с ними. В этой слитности, целостности психологический фактор в силу своей природы оказывается замаскированным непосредственно воспринимаемыми факторами производства, а поэтому зачастую ускользает от «здравого смысла». С одной стороны, казалось бы, экономика является причиной психологии, порождающей ее, но с другой, сама психология оказывается действенным фактором, определяющим важнейшие характеристики экономики. В этой связи непреходящее методологическое значение имеет положение, имеющее прямое отношение к оценке взаимосвязей психологии и общественной практики. Примечательна здесь логика методологического подхода к оценке ситуации: организаторская и идеологическая работа в массах вызывает к жизни «психологический сдвиг», так или иначе «перестраивает», как мы сейчас сказали бы, психологию людей, изменяет ее, и под влиянием этих изменений социальное поведение направляется в русло, предусмотренное поставленными задачами. Легко заметить, что и в современных условиях, когда осуществляется поворот в социально-экономической политике, наша партия следует именно этим путем.
Исходя из этого, психологический фактор в экономике есть процесс и результат психического отражения человеком (или группой людей) материальных условий жизни (своих собственных и других людей), хозяйственного механизма и системы управления экономикой, производительных сил и производственных отношений общества. Каждая вещь из массива материальных ценностей, созданных промышленностью, первоначально представляла собой замысел, т. е. существовала в голове ее создателя в идеальной форме прежде, чем стала продуктом труда, впитав в себя эту идею (замысел), сырье и материалы, топливо и энергию, физическую и интеллектуальную потенцию работников (здесь мы отвлекаемся пока от того, что идеи и замыслы, о которых идет речь, сами представляют собой продукт психического отражения закономерностей объективной реальности).
В литературе психологический фактор иногда трактуется упрощенно. Он изображается таким образом, будто всецело сводится к некой способности воспринимать и осмысливать мир. Такой способностью, действительно, человек обладает, только она у различных людей представлена своеобразно. Так, у кого-то наблюдательность развита больше, у другого завидная память, третий может похвастаться широтой ума и т. д. Все это, конечно, как-то характеризует психологию человека, но не ее сущность. Главное, с чем связана сущность психологического фактора, это его социальное содержание, т. е. не сама, например, память как способность запоминать, сохранять и воспроизводить информацию, а та информация, те знания об окружающем мире и то отношение к нему, которые хранятся в памяти; не само мышление как способность открывать непосредственно, чувственно не воспринимаемые свойства вещей и явлений и отображать эти свойства в понятиях, а свойства вещей и явлений, соответствующие им понятия как продукты мыслительной деятельности.
Именно эти «идеальные силы» и представляют собой психологический фактор. Психологический фактор – это условное название необычайно сложного и чрезвычайно динамичного социального явления, в котором интегрированы мысли, чувства и волевые устремления человека, групп людей. По своей природе он представляет собой психическое отражение объективного мира, условий жизни и деятельности, идеальную форму существования отображаемых психикой реальностей.
Возражения против сближения экономики и психологии, в конечном счете, связаны с опасениями: не внесет ли психология вместе с собой идеализм в экономическую науку. В этой связи здесь уместно вспомнить следующее положение из произведения Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии»: «...Никак не избегнуть того обстоятельства, что все, что побуждает человека к деятельности, должно проходить через его голову: даже за еду и питье человек принимается вследствие того, что в его голове отражаются ощущения голода и жажды, а перестает есть и пить вследствие того, что в его голове отражается ощущение сытости. Воздействия внешнего мира на человека запечатлеваются в его голове, отражаются в ней в виде чувств, мыслей, побуждений, проявлений воли, словом – в виде «идеальных стремлений», и в этом виде они становятся «идеальными силами». И если данного человека делает идеалистом только то обстоятельство, что он «следует идеальным стремлениям» и что он признает влияние на него «идеальных сил», то всякий мало-мальски нормально развитой человек – идеалист от природы, и непонятным остается одно: как вообще могут быть на свете материалисты?»
Нельзя не видеть, что живучесть этого предрассудка и в наши дни поддерживается некоторыми обществоведами, которые абсолютизируют «независимость» естественноисторического процесса от сознания и воли людей, опасаются, что сближение экономики и психологии приведет к оживлению психологизаторских тенденций в экономической науке и теории научного коммунизма, и повлечет рецидивы идеализма в завуалированной форме.
Такое или примерно такое ошибочное мнение части наших обществоведов и публицистов конца 20-х и начала 30-х годов, в конечном счете, привело к свертыванию психологических исследований в нашей стране. Были, конечно, и другие причины, случались и методологические ошибки у нашей психологии, но они давно уже преодолены, а предрассудок против психологической науки все еще противостоит становлению экономической психологии.
Но это не значит, будто можно ставить знак тождества между психологизаторскими измышлениями реакционеров от политической экономии и экономической психологией. Но у некоторых людей, недостаточно подготовленных в методологическом отношении и лишь поверхностно, понаслышке знакомых с подлинно научной психологией, именно на этой основе в свое время сложилось впечатление, будто психология вся пронизана идеализмом и она неразрывно связана с буржуазной политической экономией, является служанкой буржуазии.
Но если методологических оснований для «шарахания» экономики и психологии друг от друга нет, то возникает вопрос, почему именно рассмотренное выше различие предметов послужило препятствием для развития экономической психологии? Ответ на этот вопрос видится в следующем. Психологизаторские тенденции содержались уже в экономических учениях классиков буржуазной политической экономии, особенно в работах А. Смита. В последующем эти тенденции усилились в мелкобуржуазной политэкономии (Ж. Ш. Сисмонди, П. Ж. Прудон), а в вульгарной буржуазной политэкономии психологический фактор приобрел значение причины, следствием которой якобы являются экономические явления (Т. Р. Мальтус, Ж. Б. Сей, Ф. Бастиа). Психологизация стала использоваться как средство апологетики капитализма, что наблюдается вплоть до настоящего времени, в том числе и у ведущих буржуазных экономистов (Дж. М. Кейнс, У. Ростоу, Дж. Гэлбрейт и др.).
Специализация «инородного знания» в психологической науке как раз в той и заключается, что она исследует не все связи и опосредования внешних, объективных условий (это задача соответствующих наук), а только те, которые имеют отношение к процессу психического отражения. Экономическая же наука изучает закономерности объективного мира, не зависящие от воли и желания, т. е. отвлекается как раз от тех реальностей, которые являются предметом психологического исследования.
Само по себе указанное различие ни в коей мере не означает существования непроходимой стены между материальным и идеальным, объективным и субъективным, экономическим и психологическим, между предметами двух наук.
В качестве одной из причин трудного сближения психологии и экономики в науке нужно назвать различия их предметов. Психологическая наука изучает субъективный фактор, идеальную картину мира, функционирующую в психике человека, его интеллект, желания, волю. Психолог, конечно, должен быть знаком и с теми вещами и явлениями внешнего мира, которые отображает психика человека. Но это знание не добывается им самим, а берется почти в готовом виде из соответствующей науки (физики, химии, математики, экономики, права, этнографии, истории и т. д.). То же самое имеет место в экономической психологии. Для психологического исследования экономические условия труда выступают как заданные объективно. Задача заключается в том, чтобы выявить, какие мысли и чувства порождают эти объективно заданные условия в психике человека и в каком направлении они ориентируют его поведение.
Как видим, междисциплинарные связи психологической науки почти со всеми другими науками изучаются довольно интенсивно соответствующими отраслями. Пока исключение составляют лишь «стыки» с экономической наукой, взаимосвязи с ней. Небезынтересно следующее. Инженеры, имеющие дело с техникой, убедились, что ни конструировать машину, ни создавать ее, ни эксплуатировать нельзя без учета психологии тех людей, для которых эта машина создается, и во многом способствовали зарождению инженерной психологии, активно участвуют в ее развитии наряду с «чистыми психологами». Более того, ныне кандидатские и докторские диссертации по инженерной психологии защищаются с присвоением ученой степени не только по психологическим, но и по техническим наукам. В такой ситуации странным кажется, что экономисты, имеющие дело не с техникой, а с человеком, не только не ввели у себя защиту психологических диссертаций по экономическим наукам, но обходятся пока и без «экономической психологии». Да и сами психологи робко обращаются к психологическим аспектам экономических реальностей, мало что сделали для сближения с экономикой, для исследования пограничных проблем. Было бы неверно упрощать причины трудного сближения, сводить их к нежеланию экономистов или психологов двигаться к междисциплинарным границам. Дело обстоит гораздо сложнее.
Психологические знания нужны не только ученым, но и практикам, представляющим все сферы социальной жизни. Даже в такой, казалось бы, наиболее абстрактной науке, какой является математика, есть знания, необходимые всем без исключения людям независимо от их специальности (взять хотя бы четыре арифметических действия). Но есть в ней знания специализированные, нужные, скажем, инженеру и не представляющие интереса для экономиста. Точно так же в структуре психологического знания есть элементы, без усвоения которых никто не может обойтись (мы отвлекаемся пока от того, как получены эти знания – из житейского опыта, дающего понимание донаучной психологии, либо путем специального изучения основ самой науки). Имеются в арсенале психологической науки и такие знания, которые адресованы представителям только определенной сферы социальной практики – инженерам, врачам, педагогам или юристам и т. д. Есть и специальная отрасль, разрабатывающая проблемы, решаемые руководителем,– психология управления.
Психология в последние годы все более расширяет и углубляет свои междисциплинарные связи с другими отраслями научного знания. Даже простое перечисление названий относительно самостоятельных дисциплин, образующих ныне систему психологических наук, дает должное представление о том, насколько разнообразны ее междисциплинарные связи. Вот некоторые из них: социальная психология, инженерная психология, юридическая психология, медицинская психология, педагогическая психология, психология спорта, психофизиология и т.д. и т.п. Есть и общая психология, которая изучает свой предмет безотносительно к нуждам конкретных сфер социальной практики, «питает» все специальные отрасли знания данными о наиболее общих закономерностях психического отражения объективного мира и одновременно обогащается за счет данных, полученных в специальных отраслях.
Если абсолютное значение живого труда каждого пока оценить не удается, можно было бы обратиться к оценке относительных величин. Для этого применительно к конкретному технологическому процессу следует определить соотношения выполняемых на каждом рабочем месте работ по признакам, которые должны быть сопоставимыми и значимыми с точки зрения затрат живого труда. В качестве таких признаков можно избрать, например, следующие: затраты физических сил, затраты интеллектуальных сил; монотонность; жесткость ритма, определяемого логикой технологического процесса; необходимая точность рабочих движений; задаваемая технологией скорость рабочих движений; глубина изменений, претерпеваемых заготовкой на данном рабочем месте (в технологической цепочке всегда есть центральные операции, вносящие в заготовку коренные изменения, приближающие ее к готовой продукции, и «периферийные», вспомогательные – подготовка, отделка и т. д.); возможная цена брака и определяемая ею мера необходимой бдительности и ответственности за работу; полнота использования рабочей силы по всему ее спектру, предусмотренная технологией (насколько полно задействованы в работе все силы человека – интеллектуальные, физические, эмоционально-волевые); масштаб рабочей зоны; престиж рабочего места; надежность оборудования; обеспеченность инструментом и оснасткой и т. д. и т. п. Для каждого цеха (каждой бригады) будет, конечно, свой набор таких значимых признаков, отличающих друг от друга рабочие места. Если эти признаки определены, методом парных сравнений эксперты оценивают рабочие места по каждому из них. В результате каждое рабочее место получает балльную оценку трудоемкости, т. е. требуемых затрат живого труда. В качестве экспертов сначала выступают независимые специалисты – экономисты, технологи и психологи. Затем выводы корректируются на основе повторных экспертных оценок членов трудового коллектива с тем, чтобы полученные данные были не только объективными (насколько это возможно), но и субъективно понятными и приемлемыми для самих работников. Это создает прочный фундамент для построения всей системы экономических связей, лежащих в основе совместного труда (нормы, оплата и т. д.), позволяет сформировать психологические предпосылки для совершенствования распределительных отношений.
Недооценка роли ученого и инженера в производстве психологически проистекает именно из того, что обыденное сознание не отражает факта участия в актуальном труде многочисленного отряда «отсутствующих людей». Примечательно в этом отношении часто встречающееся в печати восхищение публициста: «В автоматизированном цехе нет ни одного человека!» Это скорее метафора, чем факт. При сколько угодно высоком уровне автоматизации работает все же человек, хотя бы он и отсутствовал физически. Перекосы в оценке здесь порождают техноцентрические иллюзии, согласно которым все решает техника.
Разделение труда на живой и прошлый при всей своей относительности имеет важное значение не только для экономики, но и для психологии. Здесь пока проходит водораздел, в противоположные стороны от которого движутся экономисты (к прошлому труду) и психологи (к живому труду). Но если прошлый труд получил в науке четкие определения в стоимостных терминах, то живой труд как процесс пока считается неуловимым для научного инструментария. Используемые в экономической науке стоимостные категории и понятия сюда не подходят, ибо процесс труда создает стоимости, но сам по себе не является стоимостью. Для измерения живого труда нужны иные понятия, отражающие качественно другие реальности. К их числу относятся понятия, характеризующие параметры процесса потребления рабочей силы, т. е. относящиеся к человеческому фактору.
Чтобы составить себе объективное представление о процессе производства данного продукта, нужно, образно говоря, мысленно оживить прошлый труд и рассматривать его как образующий вместе с живым трудом единое целое. Обыденному сознанию это не удается. Ускользает это от психологического анализа при традиционном подходе к проблеме.
Об этом особенно важно помнить при анализе механизированного труда для оценки содержания его «живого слагаемого». В одном случае рабочий при всей простоте соответствующих операций делает нечто сам, а машина ему «помогает» (если судить по тому, что непосредственно меняет форму вещества природы живой или прошлый труд). Иначе обстоит дело, когда операцию производит машина (прошлый труд), человек же (живой труд) как бы помогает ей, питает машину и управляет ею. Ученый, открывший соответствующее явление природы, положенное в основу производства, инженер, проектировавший станок и технологический процесс, рабочий, «отливший» идеи в форме вещества (средства производства),– вот кто «делает» («уже сделал») основную часть работы, хотя никто из них фактически не присутствует рядом.
В самом деле, если специалисты не могут пока измерить количество затраченного работником живого труда, то какие имеются основания надеяться, что проблема эта может быть решена голосованием людей, пусть в высшей степени добросовестных, но все же не являющихся специалистами в области нормирования труда?
Важнейший признак для оценки вклада каждого рабочего в коллективный труд – различия способов распределения функций между человеком и машиной. Это определяет соотношение живого и прошлого труда в частичном продукте, производимом на данном рабочем месте. То, что «делает» машина, не входит и не может входить в структуру живого труда. Но психологическое отражение этого факта далеко не всегда точно передает объективную реальность. Например, мельнику кажется, что не вращающиеся жернова превращают зерно в муку, а он «сам делает» из зерна муку. Подобные метаморфозы психического отражения имеют место не только в экономике. Для психологической науки интерес представляет в этом эффект «перевернутого» восприятия причин и следствия. Именно здесь зарождается психологическая причина валового подхода к оценке продукта труда, в конечном счете «заражающая» и хозяйственных руководителей.
Как видим, в группе работать могут далеко не все. Об этом говорят не только эксперименты. Как показывают наблюдения, при организации первых бригад некоторые рабочие, считавшиеся при индивидуальной сдельщине передовыми, бросали свое рабочее место и шли проверять, как трудятся остальные, словом, боялись переработать. Далеко не всегда в духе подлинной коллективности вели себя и многие другие рабочие. Сказалась длительная по времени работа в условиях формального коллективизма, когда коллектив как таковой обнаруживал себя на собраниях, но не в процессе производства и преобладали на самом деле индивидуальные формы организации труда, противоречащие общественной собственности на средства производства.
Для общественно-собственнической психологии умение и желание работать в малой группе является лишь элементарным коллективистским качеством. Она предполагает еще способность в процессе производства ассоциироваться в крупной организации типа современного производственного объединения. Этот уровень развития отношения к собственности значительно выше и требует осознания куда более сложных связей и опосредовании. Вершиной формирования общественно-собственнической психологии является мысленное и чувственное ассоциирование самого себя в экономической системе государства, зарождение и становление чувства сохозяина экономики в целом. Это является необходимым психологическим условием дальнейшего совершенствования отношений обмена, достижения целостности всего народнохозяйственного механизма, его четкого функционирования.
Между тем при организации бригад основная проблема зачастую искусственно сводится к способам распределения заработной платы, точнее, приработка. А начинать следовало бы со сравнительного анализа индивидуальных работ, которые могут поручаться тому или иному члену бригады. Если работы равноценны по затратам живого труда, то они сами становятся объективной единицей измерения вклада каждого в совместный труд. Тогда распределение приработка не представляет собой особой сложности. Когда же индивидуальные задания (работы) не приведены к «общему знаменателю», не помогает и КТУ, который обычно изменяется в зависимости от факторов, хотя и важных, но лишь косвенно связанных с реальными затратами живого труда. Тот факт, что КТУ определяется коллективом бригады (или советом) путем голосования, т. е., казалось бы, на демократических началах, фактически мало что меняет. Соотношение меры труда и меры оплаты – проблема настолько серьезная, что решать ее путем голосования – значит отказываться от подлинно научного подхода к измерению объективного вклада каждого работника в совместный труд.
Эгоист не брался помогать кому бы то ни было, видимо, опасаясь, что возможная неудача затмит его успех. Небезынтересны его реакции на успех и неудачи других до того, как его собственная стрелка стала на нуль. Если после длительной совместной работы успеха добивался кто-либо один из группы, то эгоист нагнетал темп работы, его действия становились рискованными, лихорадочными, теряли логическую связанность. Ясно было, что беспокойство связано с переживаниями, которые в обиходе называют черной завистью, и они мешают непредвзятому протеканию мыслительной деятельности. Когда экспериментатор ставил стрелку прибора еще одного испытуемого на нуль, испытуемые, отнесенные впоследствии к эгоистам, вели себя по-разному. Одни бросали дальнейшую работу под каким-нибудь благовидным предлогом, а на самом деле по той причине, что потеряли надежду на успех и боялись остаться последними в случае, если тот, четвертый испытуемый тоже добьется успеха. Другие, напротив, еще более воодушевлялись, обретали некоторое спокойствие и, движимые занять хотя бы второе место с конца, продолжали работу. Реакция эгоистов на неудачи других однозначна: каждая неудача других воспринимается без огорчения, более того, с плохо скрытой радостью, в надежде на то, что это послужит фоном, хорошо оттеняющим его будущий успех, и оправданием в случае собственной неудачи. А при общей неудаче эгоист пытается найти причину в действиях других, представить дело таким образом, будто ему плохо помогали. Но никогда он не винит сам себя, более того, даже не пытается анализировать собственные действия. Если достигнут общий успех, он выпячивает свои заслуги, приписывает его каким-то своим «оригинальным» действиям.
При повременной оплате труда многообразие различий отношения к труду не учитывается, что в корне противоречит принципу «от каждого – по способностям, каждому – по труду». У недобросовестных работников возникают* возможность и соблазн жить за чужой счет. В психологически (и экономически, конечно) сложной ситуации оказываются добросовестные работники: осознавая несправедливость такого положения, они вынуждены либо вступать в конфликты (недобросовестные работники, которым удается маскировать свое отношение к труду, обычно предпочитают уходить от конфликтов, по крайней мере, открытых), либо снижать производительность труда, приноравливаться к уровню труда недобросовестных. Исходная причина подобных явлений – психологическая необоснованность экономических связей совместного труда. Когда мы оцениваем работу человека по продолжительности времени, в течение которого он находился на работе, мы молчаливо исходим из того, что все люди как работники тождественны друг другу. Что дело обстоит не так – это, казалось бы, известно всем и каждому, но, тем не менее, повременная оплата продолжает существовать, нанося ущерб экономике и трудовому воспитанию.
Обычно в качестве аргумента в оправдание повременной оплаты выдвигают то обстоятельство, что нормирование труда – дело сложное, а иногда и невозможное. С этим можно было бы согласиться, если бы проводились серьезные научные исследования по нормированию работ, трудно поддающихся измерению. Но такие исследования (с участием экономистов, технологов и психологов), насколько известно, не практикуются. Надо, однако, заметить, что потери (экономические и моральные) от уравниловки не идут ни в какое сравнение с теми затратами, которые потребуются для подлинно научного подхода к проблеме нормирования труда. По существу от того, как определена норма выработки, зависят едва ли не все остальные экономические и моральные проблемы совместного труда. При этом мало объективно верно определить эту норму. Не менее важна субъективная сторона дела: нужно, чтобы работник был убежден, что норма (для него и для других) определена справедливо. Словом, норма выработки – это фундаментальная, исходная экономическая связь, на которую опирается единство и целостность подлинно коллективного труда. Именно система объективно и субъективно осмысленных норм выработки лежит в основе всей экономической структуры совместной деятельности людей.
Те испытуемые, которые включались в совместную работу, по признаку реагирования на собственный успех разделялись на ряд групп, крайними из которых были две, резко отличающиеся друг от друга по поведению. Одни сразу же теряли интерес к общей работе, победно взирали на остальных, переживали чувство удовлетворенного самолюбия, хотя такой индивидуальный успех, как гласила предварительная инструкция, при оценке совместной работы не имел никакого значения. Даже после напоминания об этом испытуемые данной группы продолжали свысока взирать на менее, как им казалось, способных товарищей по совместной работе. Это – ярко выраженный эгоист.
Другая крайность проявляла себя совершенно иначе. Испытуемый здесь, заметив, что его собственная стрелка стала на нуль, не спешил об этом поведать всем, как это имело место в рассмотренном выше случае, а обращался к другим испытуемым, старался вникать в их работу, обсуждать с ними варианты действий, подсказывать, делиться опытом. Экспериментатор в этой ситуации одним скрытно помогал доводить стрелку до нуля, а другим мешал это делать. Коллективист в этом случае выражал искреннюю радость и брался помогать другому. Во втором случае, когда его и его подопечного постигала неудача, он вместе с ним переживал, пробовал начинать сначала, брал инициативу и, следовательно, морально-психологическую ответственность за возможную повторную неудачу взваливал добровольно на себя, не боясь ставить под удар свой авторитет, связанный с собственным успехом.
Казалось бы, наиболее наглядно экономические взаимосвязи между индивидуальными работами представлены при сдельной оплате труда, поскольку количество и качество работы каждого определяют долю материальных благ, получаемых отдельным рабочим. Однако как раз при сдельной оплате рабочий нередко теряет чувство экономической связи с другими рабочими. Для него наиболее выпукло выступает зависимость от мастера, который может по своему усмотрению предоставлять трудовые задания более или менее выгодные. Вследствие этого экономические связи, обусловливающие общую для всех рабочих заинтересованность в повышении эффективности производства, ослабляются, из совместного труда уходит экономическая основа эффекта коллективности.
Не лучше обстоит дело, когда из двух (или более) совместно работающих материальные потери одного (из-за низкой квалификации, меньшей сноровистости, нарушений дисциплины труда и т.д.) оборачиваются выгодой (материальной же) для другого. В таком случае подлинно коллективным труд стать не может. Предположим, что в бригаде токарей один из станков часто выходит из строя, из-за чего задания передаются на другое рабочее место. Соответственно то, что теряет токарь с неисправным станком, приобретает другой рабочий, станок которого работает исправно. С точки зрения здравого смысла (да и по существу) это, казалось бы, справедливо. Но тогда у более удачливого токаря исподволь зарождается материальная заинтересованность в неудачах своего товарища, что совершенно противопоказано подлинно коллективному труду. Экономические связи такого рода при этом скорее разъединяют рабочих, чем объединяют, противодействуют эффекту коллективности.
Тут особенно хотелось подчеркнуть следующее: взятка становится возможной не только из-за непривлекательных, мягко говоря, качеств людей, а из-за того, что руководитель одного государственного предприятия волен сделать уступки любому из предприятий (или людей), которым он поставляет продукцию, по своему собственному усмотрению. Не меньше соблазна для нарушителя распределительных отношений связано с тем, что работа предприятий (и отдельных людей) оценивается зачастую ими самими. Приписки стали возможны именно поэтому: действующая практика хозяйствования позволяет представить свою работу в лучшем свете в течение длительного времени. Соответственно распределяются вознаграждения – материальные и моральные.
Для совершенствования распределительных отношений большое значение имеет учет психологических особенностей экономических связей, устанавливаемых между участниками хозяйственной деятельности. Экономические связи на самом нижнем уровне представляют собой способы соединения материальных интересов данного рабочего с материальными же интересами других рабочих. К важнейшим из них относятся нормы выработки, разряды выполняемых работ и соответствующие им тарифные ставки, заработная плата и т. д. При этом специфический характер всем им придают не абсолютные величины, которые, конечно же, в другом контексте имеют немаловажное значение, а относительные (каким образом соотносятся друг с другом нормы выработки совместно работающих люди, разряды работ и т. д.). Объективно эти взаимосвязи существуют постоянно, причем не только в рамках данного коллектива, но и в масштабе всего народного хозяйства. Однако это не всегда осознается работником. В связи с этим приходится применять специальные меры, чтобы объективировать эти взаимосвязи, сделать их доступными осознанию.
Те испытуемые, которые включались в совместную работу, по признаку реагирования на собственный успех разделялись на ряд групп, крайними из которых были две, резко отличающиеся друг от друга по поведению. Одни сразу же теряли интерес к общей работе, победно взирали на остальных, переживали чувство удовлетворенного самолюбия, хотя такой индивидуальный успех, как гласила предварительная инструкция, при оценке совместной работы не имел никакого значения. Даже после напоминания об этом испытуемые данной группы продолжали свысока взирать на менее, как им казалось, способных товарищей по совместной работе. Это – ярко выраженный эгоист.
Другая крайность проявляла себя совершенно иначе. Испытуемый здесь, заметив, что его собственная стрелка стала на нуль, не спешил об этом поведать всем, как это имело место в рассмотренном выше случае, а обращался к другим испытуемым, старался вникать в их работу, обсуждать с ними варианты действий, подсказывать, делиться опытом. Экспериментатор в этой ситуации одним скрытно помогал доводить стрелку до нуля, а другим мешал это делать. Коллективист в этом случае выражал искреннюю радость и брался помогать другому. Во втором случае, когда его и его подопечного постигала неудача, он вместе с ним переживал, пробовал начинать сначала, брал инициативу и, следовательно, морально-психологическую ответственность за возможную повторную неудачу взваливал добровольно на себя, не боясь ставить под удар свой авторитет, связанный с собственным успехом.
Так, в Уфимском производственном объединении им. С. М. Кирова пристальное изучение кадров руководителей по признаку бережливости показало, что некоторые из них допускали элементы расточительства в расходовании финансовых средств, из-за чего образовывались сверхнормативные запасы сырья, материалов, комплектующих изделий и т. д. Оказалось, что руководитель, подписывая заявку, нечетко осознает, что росчерком пера изымает из средств предприятия определенную сумму денег. Он думает о том, что получит по этой бумаге, но в голову ему не приходит, чего лишается предприятие фактом подписания данной заявки. Если бы он каждый раз отсчитывал деньги и имел возможность видеть, насколько уменьшается пачка после каждой подписи, тогда наверняка он трижды засомневался бы, прежде чем подмахнуть бумагу. Исходя из этих соображений в объединении каждому руководителю службы, которому приходится по характеру работы расходовать финансовые средства, теперь выдают чековую книжку на сумму, строго соответствующую действующим нормативам приобретения предприятием материальных ценностей. Казалось бы, это мелочь, но это мелочь такая, которая заставляет руководителя задуматься над возможностями экономии средств, находящихся в его распоряжении.
Если отвлечься от конкретных примеров, то можно сказать следующее. На условной шкале «бережливость – расточительство» каждый человек занимает определенную точку. Выявление «зон расточительства», т. е. сфер, в которых проявляется это отрицательное свойство личности, изучение причин, обусловивших расточительные действия, представляет собой важное направление работы с кадрами. Вообще при назначении человека на должность, связанную с распоряжением материальными ценностями, кроме всех других качеств нужно особо внимательно присмотреться: нет ли у него склонности к расточительству? Если есть, то допускать его к этой работе нельзя.
Исследование проводилось на гомеостате – специальном аппарате для исследования психологии групповой деятельности. Устройство это представляет собой мостиковую электрическую схему, в каждое плечо которой включен электрический указатель. Указатель включен и в диагональ моста. За каждый из приборов, включенных в плечи моста, садится один испытуемый. Дается инструкция: общими усилиями (поворачивая ручки на панелях указателей) поставить стрелки прибора, включенного в диагональ моста, на нулевое положение. Испытуемые предупреждаются, что постановка на нуль прибора, включенного в плечо, не принимается во внимание, если стрелка прибора в диагонали моста не указывает тоже на нуль. Начинается эксперимент, группа приступает к совместной работе. Спустя некоторое время экспериментатор скрытно ставит на нуль стрелку то одного прибора, то другого и т. д. И наблюдает за поведением испытуемых. Анализировались реакции каждого участника групповой деятельности на: собственный (единичный) успех, когда только стрелка его прибора ставилась скрытно, на нуль; успех другого участника групповой работы; общий успех, когда прибор в диагонали моста ставится на нуль; на собственную неудачу (не удается свой прибор вести к нулю); неудачу другого; общую неудачу, когда поставленную испытуемым задачу выполнить не удалось.
Сначала надо заметить, что в ходе группового поиска решения (до скрытого вмешательства экспериментатора) обнаруживалось, что есть люди, которые вообще не включаются в совместную работу активно, если, по их мнению, во-первых, общая работа может быть выполнена без их участия; во-вторых, когда процесс труда, который они имитируют, можно осуществлять внешне, не вдумываясь в суть дела, не напрягаясь; в-третьих, если результаты труда могут быть замаскированы общей активностью группы и собственную бездеятельность удается скрыть; в-четвертых, когда находятся хотя бы какие-нибудь зацепки, которые могут быть в собственном мнении представлены как пресловутые «объективные причины», якобы препятствующие работе и сводящие ее результаты к нулю. Чтобы включить эту категорию людей в активную групповую деятельность, необходимо проводить жесткий пооперационный контроль (чтобы они не пропускали отдельные трудовые операции) и еще более строгий контроль качества и количества индивидуального участия в совместном труде. Ясно, что качество отражения отношений обмена деятельностями в психологии таких людей находится на низком уровне.
Расточительная бережливость – так можно назвать все еще встречающуюся у нас склонность «жалеть» рубль, который, будучи пущенным в дело, приносит десять рублей. Это принимает разные формы, но суть одна и та же. Например, в правление колхоза пришла группа механизаторов и предложила создать бригаду кукурузоводов. В районе в среднем получали около 30 ц, механизаторы же обещали дать 50 ц с 1 га, но с условием, что если будет урожай еще выше, то колхоз оплатит сверхплановую продукцию по согласованным ценам. Правление с радостью согласилось: еще бы, вместо 30 обещали 50! Закончился хозяйственный год, подсчитали: оказалось, что бригада добилась невиданного в этом районе урожая – 75 ц. Потом прикинули, сколько нужно заплатить за труд, и огорчились: получалось «слишком много». Отказали. Те – в район. То же самое. В область – то же. И заплатили им не по договору, как было согласовано при создании бригады, а сильно уменьшенную сумму. Бригада распалась. Урожай снова вернулся на прежний уровень. Причина подобных событий в экономике кроется в том, что некоторые руководители искренне полагают, что «слишком много» денег получать работнику нельзя даже за самую самоотверженную работу. Надо, дескать, сделать так, чтобы человек работал «слишком много», а получал «немного». Решения таких мнимых радетелей за сохранение народного добра оборачиваются расточительностью.
Резервы воспитания бережливости имеются повсюду.
Мы привели примеры психологических барьеров в процессах взаимодействия в системе управления. Своеобразные психологические барьеры возникают и во взаимосвязях поставщиков и потребителей.
Имеются некоторые, правда, косвенные данные об особенностях отражения отношений обмена на самых нижних уровнях хозяйственной деятельности – в малых группах и коллективах. Косвенными эти данные называются по той причине, что исследование проводилось для выявления различий между людьми по способности участвовать в коллективном труде. Но легко показать, что именно эта особенность влияет на целостность хозяйственного механизма, на прочность коллективистских начал в труде.
Не менее интересны с теоретической и практической точки зрения экономико-психологические исследования реальных отношений, складывающихся не только внутри круга лиц, которым свойственна одна и та же форма причастности, но и отношений по поводу вещей участников хозяйственного процесса, которым свойственны различные формы причастности к собственности. Тут открывается богатейшее поле для исследований.
Составной частью формирования общественно-собственнической психологии является воспитание трудящихся в духе бережливого отношения к народному добру. «Бережливый» значит бережно, т.е. осторожно, заботливо, внимательно относящийся к имуществу, расчетливый, экономный, гласит словарь русского языка. Казалось бы, все понятно. Но, оказывается, не так все просто. Можно быть бережливым по-плюшкински, т. е. складывать и хранить все, что попадается под руку. Это скорее скаредность, жадность, чем бережливость. Однако отголоски плюшкинского стиля мышления имеют место в наши дни. Взять хотя бы такой пример. Для выполнения плана производства продукции предприятию по действующим нормативам требуется определенное количество энергии, а ему отпускают на 25 % меньше. Не потому что не хватило, а потому что так было задумано с самого начала. И это преподносится как экономия, бережливость! На самом деле тут мы встречаемся с расточительством: из-за недоданной энергии простаивают производственные мощности, ибо закон сохранения энергии действует помимо нашего желания и не считается с благими намерениями незадачливых плановиков, придумавших столь простой способ «экономии».
Так, инертность мышления, если ее рассматривать не как психологическое, а как социальное явление,– то же самое, что и догматизм. Подобно тому, как догматик перестал бы быть догматиком, если бы сумел оценить объективно собственное личностное качество, инертно мыслящий хозяйственник, если бы он сам лично понимал, насколько пагубно для него самого и для экономики это качество, мог бы обрести необходимую гибкость ума. Мог бы, но не приобретает из-за того, что научные основы борьбы с проявлениями инертности хозяйственного мышления не исследованы, а практика опирается пока на здравый смысл, подсказывает на все случаи жизни один и тот же подход: если хозяйственник склонен догматически мыслить, нужно указать ему на этот недостаток и потребовать от него изменения стиля мышления.
В том-то и особенность инертности мышления, что на нее просто указывать со стороны мало пользы. Более того, упреки в догматизме, негибкости мышления, т. е. в конечном счете, по существу в недостаточном развитии интеллектуальных качеств, больно задевают самолюбие человека и вызывают реакцию, противоположную ожидаемой. Одни делают вид, что «исправились», стали гибкими; другие молча выслушивают упреки и продолжают работать по-старому, поскольку иначе они не умеют; третьи оскорбляются, воспринимают замечания как несправедливую придирку по личным мотивам; есть и такие, которые ввязываются в упорную бесперспективную борьбу за утверждение своей позиции, которая когда-то себя оправдывала, но перестала соответствовать новым условиям. Так или иначе, в отношениях обмена образуются мощные психологические барьеры, подрывающие надежность экономических связей.
Экономисты, как известно, также исследуют отношения людей, но при этом отвлекаются от субъективного плана. Таким образом, объективно существующая реальность (отношения людей) оказывается расчлененной, знания о ней, получаемые психологами и экономистами, становятся несопоставимыми. Соответственно трудно построить целостную картину отношений людей друг к другу. Реальные отношения людей не могут быть поняты ни как отношения человека к человеку безотносительно к материальным условиям жизни (в первую очередь к собственности), ни как отношения человека к вещи (или отношения по поводу вещей) без учета психологии людей. Фундаментальная разновидность отношений – отношения собственности, определяющие, в конечном счете, путем многократного опосредования все другие отношения,– это отношения людей друг к другу по поводу вещей. Каковы эти отношения на самом деле как объективная реальность – это не зависит от воли и желания отдельных людей. Но воля и желание отдельных людей (и больших групп) осуществляются в зависимости от того, насколько адекватно осознаны эти отношения. Так, обобществление средств производства отражается в сознании и поведении людей вполне определенным, пока мало изученным образом. И чем выше уровень обобществления, тем принципиальнее и. глубже изменения в психологии, а значит, и в социальном поведении людей. Не обращаясь к этой стороне бытия собственности, нельзя понять, какие преобразования претерпевает, скажем, мелкобуржуазная психология крестьянина-единоличника при установлении общественной собственности и последующем повышении уровня обобществления.
Дальнейший анализ призван рассмотреть каждую форму причастности в отдельности. Возьмем, например, производительную форму. Она отражает отношение рабочего к рабочему в процессе производства по поводу средств и продуктов производства. Как известно, основоположники научного коммунизма главное внимание при анализе отношений собственности уделили отношениям собственника и рабочего по поводу средств производства, а также отношениям человека и его труда, с одной стороны, и природы, ее материалов, с другой. Видимо, поэтому традиционно в центре внимания стоят отношения государства как собственника и рабочего (личности и коллектива), который не является собственником. Отношения самих рабочих по поводу средств производства (имеются в виду не «должные», а фактически складывающиеся) по существу не изучены. Если авторы монографий и статей и обращаются к ним, то ограничиваются, как правило, декларативным указанием на их товарищеский характер. Экономическая психология призвана подвергнуть эти отношения всестороннему изучению.
Экономисты хорошо знают, какой ущерб наносят народному хозяйству вольно или невольно тугодумы, тормозящие перестройку экономики, но что такое инертность мышления и как с ней бороться – на этот вопрос они ответить не могут. Психологи знают, что такое инертность вообще, т. е. свойство человеческого ума, но имеют весьма смутные представления о хозяйственной практике и психологии руководителей предприятий, плановых и финансовых органов, об отношениях обмена. Психологическая наука наша все еще робко осваивает хозяйственную практику в качестве объекта исследования. Идет ли речь о совершенствовании планирования, финансирования, стимулирования, управления производством – всюду перестройка экономики, в конечном счете, упирается в трудности преимущественно психологического характера – один знает, что делать, но не может или не хочет лишних хлопот; другой знает, может и хочет, но боится рисковать, т. е. брать на себя всю полноту ответственности за новые решения, необходимость которых на его участке работы давно уже назрела.
Длительное наблюдение породило обобщение, не очень лестное для нас, но весьма точно отражающее действительно существующие психологические реальности: человек охотно делится с близкими людьми своими соображениями по поводу многих своих проблем (не хватает времени, денег, здоровья и т. д.), но мало кто жалуется на недостаток ума, в том числе и на инертность мышления. Не потому, что скрывает умышленно, хотя и это не исключено. Причина иная: инертность своего мышления самим человеком не осознается как таковая без посторонней помощи, причем научно обоснованной, точно бьющей в цель, больно не задевая самолюбия. Психологический инструментарий здесь играет решающую роль.
Попробуем теперь дать методологическую оценку взглядам Л. И. Петражицкого. Нужно заметить, что его теория довольно оригинальна и содержит немало тонких наблюдений. Это в первую очередь касается переживания лиц, задействованных в системе отношений частной собственности. И, конечно, эти соображения не могут быть перенесены на условия общественной собственности. Но они подсказывают пути, по которым следует идти исследователю для анализа психологических аспектов отношений собственности. Вместе с тем Л. И. Петражицкий полностью отвлекается от экономического содержания отношений собственности, толкует эти отношения идеалистически. Не может претендовать на ранг научной теории и «психологическая теория права», поскольку правовые нормы, хотя и должны учитывать психологию людей, но выводятся не из нее, а из социально-экономической практики. Кроме всего прочего, все рассуждения Л. И. Петражицкого внеисторичны, всецело исходят из частнособственнических отношений и их психического отражения собственниками.
Чрезвычайная важность психологических аспектов отношений людей по поводу вещей, их актуальность и неразработанность, а также существование идеалистических толкований, которым пока психологи мало что могут противопоставить, настоятельно требуют широкого развертывания исследований в экономической психологии. К сожалению, пока в нашей психологической науке взаимоотношения изучаются большей частью как отношения двух (и более) людей без учета материальных условий жизни, как эмпатия или антипатия, возникающие и функционирующие, если можно так сказать, беспредметно. Возник даже термин «психологические отношения», якобы отражающий предмет психологической науки в реальных отношениях людей в процессе материального и духовного производства.
Возьмем хотя бы следующую ситуацию. Престарелые родители пожилого горожанина умерли в деревне, где они жили безвыездно, и оставили после себя ветхий дом. Горожанин решил сделать пристройку к наследственному дому, чтобы через год-два, когда выйдет на пенсию, переехать на постоянное жительство в деревню. Однако председатель сельсовета усмотрел в его действиях нарушение закона, и по его распоряжению пристройку ту снесли с лица земли. По закону действительно горожанин не имел права делать пристройку. Но нас интересует не юридическая, а психологическая сторона дела: представитель власти в данном случае обнаружил типичную для многих руководителей несимметричность оценок общественной собственности и собственности личной. Последняя для него не является столь же неприкосновенной, что и общественная. Такие перекосы вовсе не способствуют утверждению должного отношения к общественной собственности.
Для понимания фактически складывающихся отношений людей по поводу объектов собственности немаловажное значение имеет анализ формы причастности личности к средствам и продуктам производства. Под формой причастности мы здесь понимаем своего рода психологическую проекцию способа присвоения на сознание личности, на ее поведение и деятельность. Можно указать следующие разновидности форм присвоения: производительная форма, присущая всем непосредственным участникам процесса производства материальных благ; причастность к средствам производства в форме учета и контроля; пользование средствами производства и продуктами труда (например, автобусом в качестве пассажира, кинотеатром в качестве зрителя и т. д.); применение средств производства (например, того же автобуса в качестве водителя, кинотеатра в качестве киномеханика и пр.); распоряжения (эта форма причастности присуща должностным лицам хозяйственного управления); распределения, которые осуществляются работниками органов снабжения, торговли и других организаций; охрана собственности, которая осуществляться должна по объективному своему положению всеми трудящимися, но пока эта форма причастности свойственна преимущественно правоохранительным органам и т. д.
Подобные оценки тугодуму можно было дать еще в недалеком прошлом, когда жизнь текла размеренно, неторопливо, по привычному руслу. В периоды же коренных перестроек социальной практики инертность мышления перестает быть простительной слабостью человека, обретает характер довольно-таки могущественного тормоза развития экономики, представляет собой реальную опасность для общества, тем большую, чем выше служебное положение должностного лица с подобным свойством ума, искусственно создает ведомственные барьеры, наносит ущерб отношениям обмена.
Чтобы преодолеть силу инерции, привычки к старому, важно, как и при решении любой другой задачи совершенствования управления, опираться на научные данные. Приходится, однако, констатировать, что инертность мышления руководителя в исследованиях наших ученых не заняла подобающего ей места как актуальной народнохозяйственной проблемы. Происходит так по той причине, что проблема эта не может быть всецело отнесена к компетенции какой-то одной отрасли знания, а находится на стыке экономической и психологической наук.
Такого рода переживания оказывают сильное давление на отношения людей по поводу вещей, пишет Л. И. Петражицкий. Для хозяина осознание предоставленного ему и признанного всеми окружающими права на исключительное хозяйничание является авторитетной санкцией собственного отношения к вещи и ближним, создает такую мотивацию и такое поведение, которое в действительной жизни свойственно собственнику. Соответственно специфическое переживание человека, приписывающего другим людям право собственника, создает из него самого мотивацию и само собой разумеющееся поведение по отношению к чужим вещам и их хозяевам, которого последние ожидают.
Двусторонние мотивы и типы поведения, координированные друг с другом, создают «социальный процесс», благодаря которому вещи (в том числе орудия труда) представляются людям как бы закрепленными за разными лицами какими-то «невидимыми силами». На основе вышеизложенного Л. И. Петражицкий делает следующий вывод: явление собственности как реальный феномен имеется не где-то в пространстве в виде связи между людьми и вещами или между людьми, а в психике собственников и других, приписывающих кому-либо права собственности. Объектом обязанности он считает терпение любого воздействия на вещь со стороны собственника, а объектом права собственника – любое воздействие на вещь (любое хозяйничание с его стороны и т. д.).
Встречаются и другие варианты соотношений своего и чужого труда в психологии человека. Иногда встречаются люди, напоминающие обедневших дворян, которым ни самим трудиться, ни покушаться на чужой труд не позволяет пресловутая «сословная гордость». После отмены крепостного права, когда дворяне лишились возможности присваивать результаты чужого труда, в печати обсуждался способ приспособить вчерашних дармоедов к торговым делам, что вызывало в них позу оскорбленного самолюбия. В наши дни «психологию обедневших дворян» напоминает поведение некоторых работников, которые, будучи освобожденными от должности, становятся в позу обиженных и затевают длительную тяжбу, вместо того чтобы трудиться там, где предлагают работу.
Общественно-собственническая психология включает в себя уважительное отношение к собственности другого трудящегося. В научной литературе и публицистике много внимания по вполне понятным причинам уделяется проблемам воспитания уважительного отношения к общественной собственности. Что касается личной собственности граждан и необходимости ее оберегать, то об этом говорится весьма редко. Между тем формирование общественно-собственнической психологии нельзя мыслить себе как шаг от «моего» к «нашему». На этом пути лежит еще «твое», т. е. собственность другого трудящегося, которая не может считаться чужой. Между тем факты неуважительного отношения к этой не «чужой», но и не «нашей» собственности все еще нередки.
Собственность не есть явление внешнего, объективного мира, пишет Л. И. Петражицкий. «Она есть психическое эмоционально-интеллектуальное явление и существует единственно в психике того, кто приписывает себе или другому право собственности». И далее объясняет свою точку зрения относительно того, как отображается собственность в психике людей: «Кто приписывает себе право собственности на данное имение или иной предмет,– пишет он,– тот считает других обязанными терпеть любое (какое ему заблагорассудится) хозяйничание, обращение с вещью и воздержание от вмешательства (не «вступаться») и, причем переживать эти психические акты с атрибутивною силою: любое и исключительное (свободное от вмешательства других) хозяйничание ему причитается, и этому должны другие подчиняться». Л. И. Петражицкий описывает также психическое состояние человека, который приписывает другому право собственности. Такой человек считает себя (и других) обязанным терпеть любое отношение к вещи, всякое воздействие на нее, в том числе употребление и злоупотребление, со стороны этого другого и самому воздерживаться от всякого воздействия на вещь без дозволения собственника; причем, пишет Л. И. Петражицкий, сознание этих обязанностей переживается таким образом, что внутреннее согласие на предоставление другому права пользования и свободы от вмешательства со стороны других осознается как нечто безоговорочно причитающееся собственнику.
На производстве отсутствие такой щепетильности проявляется различно. Так, в печати выступала недавно женщина – секретарь директора завода, которая жаловалась на то, что ее начальник требует готовить чай и подавать ему в кабинет, хотя это и не входит в ее обязанности. Факт этот примечателен во многих отношениях. В первую очередь он свидетельствует о высокоразвитом чувстве гражданского самолюбия автора письма в газету и еще о том, что даже такие, казалось бы, мелочи чувствительно влияют на самолюбие человека. Мы остановились на этом примере исключительно для того, чтобы показать, насколько остро оценивается услуга начальнику, оказание которой не входит в обязанности человека, в то время как сам начальник эту остроту не чувствует.
Непременный компонент общественно-собственнической психологии – твердое убеждение в том, что жить нужно только на средства, заработанные собственным трудом. Щепетильность в отношении чужого труда и ориентация исключительно на собственный труд – вещи довольно близкие, но все же не тождественные друг другу. Примеров тому немало и в жизни, и в художественной литературе. Можно, оказывается, быть трудягой в лучшем смысле, с трудотехнической, что ли, точки зрения, не эксплуатировать чужой труд (не нанимать работников), но уничтожать его результаты без особых угрызений совести. В сущности это та же эксплуатация человека, но не его самого, а его овеществленных, опредмеченных сущностных сил.
Наконец, отношения потребления также обнаруживают своеобразные психологические аспекты. В психологическом плане «клеточкой» анализа этих отношений является потребность человека как форма выражения его зависимости от социальной и природной среды. Каждый человек обладает специфическим набором потребностей, иерархические соотношения которых весьма подвижны. В сущности, проблема стимулирования труда заключается в том, чтобы управлять мерой доступности предметной среды, необходимой человеку. Исследования психологов показывают, что полное удовлетворение всех потребностей – задача практически невыполнимая не только по экономическим соображениям, но и по психологическим: частичная неудовлетворенность оказывается двигателем активности.
Как найти ту точку на континууме состояний каждой потребности, при движении которой вправо (в сторону удовлетворения) активность растет, а если двигаться влево – падает,– это вопрос особый, и на него экономическая наука без союза с психологией ответить не может, но и психологическая наука без сотрудничества с экономической бессильна уйти от абстрактных суждений, которые для нее ныне типичны. Среда, в которой удовлетворяются потребности, включает в себя вещи, людей и духовные ценности. Психология пока занята по преимуществу потребностью в общении с людьми и частично духовными потребностями. Что касается вещной среды человека, то она не привлекает пока внимания исследователей.
В каждой из этих трех позиций инертность мышления, хотя и выражена различно, но дает себя знать. В первой группе она представлена в классической, зрелой форме. Во второй – инертность не дозрела до уровня полного психологического игнорирования новых идей, но развивается в этом направлении. Наконец, в третьей группе инертность мышления фактически отсутствует: люди способны воспринимать чужие идеи, оценить их объективно, но потеряли бойцовские качества. Причины могут быть самыми разнообразными: не мое, дескать, это дело, сам придумал и сам расхлебывай, у меня хватает своих забот, зачем мне вмешиваться в это дело, если заранее видно, что ничего не выйдет из-за отрицательного отношения лиц, от которых зависит принятие решения; вмешательство вызовет огонь на меня, и мои собственные научные идеи окажутся под угрозой и т. д. и т. п. Как видим, обстановка сложилась довольно сложная. В таких ситуациях немного находится смельчаков продолжать пробивать свои предложения, склонить всех оппонентов к согласию, т. е. фактически перестроить психологию достаточно авторитетных должностных лиц. И дело, в конечном счете, упирается в инертность мышления людей, участвующих в принятии решения.
А ведь на первый взгляд безобидной кажется эта штука – инертность мысли. В самом деле, ну что тут такого, если человек немного тугодум и чуть-чуть упрям, или ленив? Значит, он не торопыга, основательно все обдумывает, не рубит с плеча, принимая решения, а вынашивает их до естественного созревания, избегает рождения недоношенных замыслов. Такой человек не будет говорить сегодня одно, а завтра другое об одной и той же проблеме, а, единожды придя к определенному заключению, займет соответствующую позицию, с которой сбить его мало кому удается. Словом, он к тому же обладает недюжинной волей, стойко защищает свою точку зрения и настойчиво, не мучаясь сомнениями, проводит ее в жизнь. Правда, немножко отстает от жизни, не всегда успевает следить за ходом современной динамичной хозяйственной практики. Так оно и понятно: не зря говорится, что сознание отстает от бытия...
В связи с этим известный интерес представляет точка зрения русского юриста Л. И. Петражицкого, создателя психологической теории права. Дадим сначала краткое изложение его идей, а потом попытаемся разобраться в них.
Люди привыкли к отношениям собственности, к тому, что внешние предметы принадлежат разным собственникам, как бы невидимыми связями соединены с ними, а потому не задумываются над этим. Нет понимания природы этих связей и у юристов, пишет Л. И. Петражицкий. Их удовлетворяет определение, согласно которому собственность есть непосредственная связь лица с вещью; причем сущность этой связи они усматривают во власти лица над вещью, в господстве над нею. Л. И. Петражицкий остроумно опровергает подобное утверждение. Не только в том случае, когда человек господствует над вещью, которая в его власти, но и тогда, когда, наоборот, сама вещь господствует над человеком, находящимся в ее власти (например, собственник зверинца оказывается в лапах своего же медведя или тигра), ничего еще о собственности нельзя сказать, ибо сущность ее искать нужно не здесь. Собственность в других случаях сводят к запретам посягать на данную вещь кому бы то ни было, за исключением собственника. Но и это определение ничего не решает, ибо тут речь идет о власти не над вещью, а над другими людьми, на которых должно распространяться запрещение.
Анализ проблемы живого труда и его продуктов наводит на следующие размышления. Что труд имеет две стороны – объективную (со стороны материальных условий и продукта) и субъективную (со стороны человека и его психологии) – это бесспорно. Мы сосредоточили внимание на первой стороне по той причине, что они поставили перед собой задачу открыть объективные закономерности общественного развития, не зависящие от воли и желания отдельного индивида. На таких высоких уровнях обобщения действия работника или небольших групп людей, соизмеримых с численностью работников одного предприятия, сколько-нибудь существенной роли в судьбах общественного развития играть не могут, вследствие чего отвлечение от воли и желания человека в данном случае вполне правомерно. Но если перейти на нижние уровни экономической действительности (бригада, цех, завод), то отвлекаться от воли и желаний людей – значит механически переносить глобальные законы общественного развития на социальное поведение групп людей и индивидов. Ведь именно из «воли и желаний» рабочего, техника, инженера и т. д. складывается (конечно же, не арифметически) воля бригады и цеха, завода и т.д., т.е. психологические ресурсы производства.
Если учесть, что контроль, хотя и в другой форме, сохранится, то внимание, как можно предположить, переместится с продуктов (они будут в изобилии) на ресурсы (способности) людей, всестороннее развитие которых является генеральной линией нового общественного строя. Но это пока дальняя перспектива. В современных условиях же назрела необходимость учета и контроля потенциального живого труда, т. е. того вида ресурсов, который в отличие от материальных и финансовых является единственным активным слагаемым производительных сил общества, но все еще не освоен как объект научно-практического измерения. Без учета живого труда ни временные, ни стоимостные, ни натуральные показатели труда, взятые порознь или вместе, не обеспечивают полной реализации принципа распределения. Введение нормативно чистой продукции в качестве показателя в этом отношении является бесспорным шагом вперед. Однако методы измерения этого показателя вновь остались чисто экономическими. Здесь обнаруживается одна из причин ущерба, наносимого народному хозяйству, из-за недостаточного внимания к междисциплинарным проблемам экономики и психологии.
На вопрос, каким образом психологическая наука может помочь этому процессу, ответить однозначно трудно. Здесь необходимы обстоятельные исследования. Пока можно указать лишь их направления. Важнейшее из них – дискредитация ценностей, на которых держится частнособственническая психология, и раскрытие объективной ценности и эмоциональной притягательности общественной собственности. Как помочь человеку избавиться от желания стать материально «богаче» в ущерб духовному развитию, внутренне принять в качестве линии поведения бесспорный приоритет духовного развития и «осуществления» себя в общественно значимых делах и поступках – вот вопрос, в поиск ответа на который психологическая наука могла бы внести весомый вклад. Мерой зрелости общественно-собственнической психологии в данном случае можно считать умение и решимость человека обходиться такими материальными условиями, которые достаточны как база для всестороннего духовного развития, и воздерживаться от подражания мещанской моде.
Расставание с частнособственническими пережитками означает также отказ от использования результатов чужого труда, в какой бы то ни было форме, т. е. если можно так сказать, от завуалированной эксплуатации других людей, кто бы они ни были – родители, супруг или супруга, сотрудники по работе и т. д. А такая завуалированная (пережиточная, рудиментарная) эксплуатация все же встречается и в быту, и на производстве, причем принимает самые разнообразные формы. Взваливание всей домашней работы на жену (или мужа), жизнь взрослых детей за счет средств пожилых родителей, безвозмездное использование труда «бедных родственников» и им подобные поступки вовсе не являются житейскими мелочами: они свидетельствуют о том, что у данного человека нет той щепетильности в отношении использования чужого труда, которая свойственна общественно-собственнической психологии.
Тонкая это материя – «связи», их невооруженным взглядом не заметить, но они довольно сильно влияют на каждого человека, причем по-разному: одним они помогают протащить «только» бесполезную или даже вредную для дела идею, а другим мешают реализовать полезные предложения. И, надо быть справедливым, не всегда это делается умышленно: человек склонен «своему» больше доверять, чем «чужому», ибо «свой» раньше не раз подавал какие-то полезные идеи и тем самым завоевывал авторитет, а «чужой» неизвестно еще какой сделает подарочек ведомственной «родной» науке, коллективу института, сектора, отдела, лаборатории, близким людям. Это – что касается ведомственного головного института.
Научные работники областного центра разделились на три группы. Первая – за постепенное совершенствование сложившейся системы, против коренной перестройки и, следовательно, выступает против предложений в целом. Вторая группа согласна принять отдельные рекомендации и реализовать их в той мере, в которой они не противоречат действующей практике, а совершенствуют, улучшают ее в тех или иных аспектах. В третьей группе ученые выражают, вообще говоря, одобрение, но занимают пассивную позицию, не намерены вступать в бой за внедрение предложений, полезность которых им понятна и не вызывает сомнений.
Человек является собственником средств производства, к ним как-то относится, в каком-то смысле к ним причастен. Причастный, гласит словарь русского языка, значит имеющий непосредственное отношение, касательно к чему-нибудь. В качестве примера употребления слова приводится следующий: «причастный к литературе человек». А к литературе, как известно, можно быть причастным самым различным образом. Например, как творческий работник (поэт, писатель, журналист, критик и т. д.); литсотрудник редакции; читатель; распространитель подписки; продавец в книжном магазине и т. д.
Если пойти по второму кругу классификации, то писатель, скажем, может специализироваться по городской или сельской теме, по технической или творческой интеллигенции и т. п., и всюду причастность будет своеобразной по объективным критериям. Но не менее важно, особенно для психологического подхода, каковой кажется самому себе эта причастность каждому отдельному человеку. Бездарный стихоплет может считать себя гениальным; продавец в книжном магазине порой кажется самому себе полновластным хозяином всех книг, доступ к которым регулирует по собственному усмотрению; иной редактор лихо расправляется с текстом чужой рукописи, не задумываясь над тем, насколько это соответствует замыслу автора. Словом, каждый человек, причастный к литературе, по-своему видит свое отношение к ней, и оно далеко не всегда совпадает с фактическим, объективно заданным отношением. Но его поведение определяется все же во многом его личностным отношением, собственным видением.
Заместители первых руководителей строительных организаций города большей частью выражают готовность подключиться к реализации новой идеи, но их служебное положение, как уже отмечалось выше, довольно деликатное. К тому же они перегружены текучкой не меньше первого руководителя. Представители ведомственных научных учреждений тоже не выразили, как можно было ожидать, единодушного одобрения. Головной институт отрасли в принципе согласился с анализом и выводами и одновременно заявил о необходимости детальной методической проработки.
Если говорить не конкретно об этом институте, а об общем случае, то мотивы представителей ведомственной науки могут быть самыми различными. Наряду с искренним деловым подходом к предложениям нельзя исключить возможность проявления этакого профессионального эгоцентризма: на проблеме «сидел» целый институт, а человек со стороны оказался продуктивнее всего коллектива. Бывает, что под видом детальной проработки подспудно подразумевается надежда на соавторство с вытекающими отсюда моральными и материальными выгодами. Иногда срабатывает противоположность концепций решения, исповедуемых человеком со стороны и учеными ведомства. Когда «свой человек» предлагает такую идею, то найти с ним «общий язык» можно. Так называемые «связи», которые осуждаются в печати, все же в жизни существуют и «работают». Человек со стороны таких связей в институте и ведомстве не имеет, а потому и повлиять на него косвенными, обходными приемами трудно. Но и ему самому не легче: отсутствие тех самых «связей» лишает его надежды на благожелательное отношение к идее из-за благожелательного отношения к ее автору.
Трудности разделения компонентов продукта труда связаны в первую очередь с отсутствием объективных критериев оценки доли живого труда. Вообще продукт живого труда может быть измерен лишь косвенным путем. В принципе против этого трудно возразить. Но невозможность (на современном этапе развития науки) прямого измерения тех или иных объектов – явление довольно распространенное. Возражение вызывает другое. В работе, которая цитировалась выше, в качестве косвенных методов называются только экономические методы, фиксирующие «потустороннюю» для человека область измерений труда.
Но есть и иной подход к измерению продуктов живого труда, при котором измерения переносятся в «посюстороннюю» сферу. Речь идет об изменении затрат живого труда психологическими методами. Уже сейчас довольно корректно измеряются такие признаки наличных ресурсов человека, как утомление и усталость в сфере психических и физических сил. Опираясь на этот научный задел, психологи могли бы приступить к исследованию методов оценки резервов работника, процесса их расходования и результатов живого труда. Ни в методологическом, ни в теоретическом, ни в научно-практическом (инструментальном) плане такая задача не кажется фантастической.
Зарождение сомнения в приемлемости для трудящегося человека частнособственнической ориентации и возникновение склонности к общественному способу ведения хозяйства еще не значат, будто человек освободился от частнособственнической психологии и усвоил должное отношение к собственности. По этому пути к полному и подлинному освобождению от пут старого общества человек, некогда зараженный частнособственнической психологией, должен пройти несколько этапов перестройки образа мышления и переживания, поведения и деятельности. Остановимся на некоторых из них.
Перестройка психологии включает в себя такой момент, как пересмотр важнейших жизненных целей. Частнособственнической психологии свойственно неуклонное, неодолимое, не считающееся ни с какими моральными (и даже правовыми) нормами, принятыми в обществе, стремление к наживе, неудержимое тяготение к тому, чтобы стать «богатым», «состоятельным». Эту особенность частнособственнической психологии ярко охарактеризовал К. Маркс в предисловии к «Капиталу». Высокая англиканская церковь, пишет он, скорее простит нападки на 38 из 39 статей ее символа веры, чем на 1/39 ее денежного дохода. Это касается не только церкви, но каждого человека в отдельности, зараженного частнособственнической психологией. Общественно-собственническая психология предполагает совершенно иной ориентир, иные жизненные цели, а именно – всестороннее развитие личности, раскрытие и применение ее способностей, неуклонное стремление к духовному возвышению. Переоценка ценностей – критический момент перестройки психологии.
Попробуем теперь выявить, в чем заключается отношение человека к подобного рода вещам. Нетрудно заметить, что в данном случае анализ нужно начинать с отношений собственности. Все вещи, о которых мы сейчас говорим, относятся к массиву объектов государственной собственности и не могут быть ни собственностью коллективов, ни, тем более, личности. Значит ли это, что отдельный человек никак не причастен к этим вещам? Вряд ли. Государственное имущество при социализме не является для трудящегося человека чужим, объективно оно «наше». Но нас интересует психологическая сторона вопроса: в каком смысле это «наше» представляется человеку имеющим отношение лично к нему самому? Вопрос этот далеко не праздный. В нашей литературе обычно особо подчеркивается, что собственником всех средств производства является государство и никто более. В то же время в современных условиях всемерно расширяются рамки участия трудовых коллективов (а значит, и каждого отдельного работника) в управлении производством.
Резонно спросить, насколько некоторый субъект управления реально способен участвовать в управлении, не будучи собственником управляемого объекта – предприятия, цеха, производственного участка, станка? Это, во-первых. Во-вторых, не получается ли так, что теория считает собственником только государство, а работник, за которым закрепляется объект государственной собственности, зачастую открыто или закрыто «относится» к этой вещи почти как к своей личной собственности? Во всяком случае, отношение государства к вещи в теории достаточно четко определено, а отношение работника к той же вещи в теории остается довольно туманным, по крайней мере, для понимания самого работника. Пока по этим вопросам можно высказать лишь некоторые соображения.
Руководители строительных организаций города тоже по-разному отнеслись к перестройке планирования. Первых руководителей не удовлетворяет сложившееся положение в капитальном строительстве, более того, очень волнует, беспокоит. И снова «но». Но они настолько плотно заняты текущей работой по латанию прорех сложившейся неэффективной практики капитального строительства, что не могут уделить достаточно времени для основательной проработки предложений, их глубокого осмысливания. Отключись кто-нибудь из них на сколько-нибудь длительное время от текущих вопросов, положение, и без того нелегкое, еще более усугубится. Так (или примерно так) думают сами первые руководители строительных организаций города. Можно, конечно, критиковать такую позицию, но понять их тоже можно: не все так просто в реальной жизни, как это иногда видится стороннему наблюдателю.
Но есть и другая причина субъективного характера, отвлекающая их от обдумывания путей перестройки планирования капитального строительства. Ежегодно планы работы в прошлом корректировались (примерно на 5– 8 %) и, в конце концов, все же выполнялись, каких бы трудов это ни стоило. Соответственно зарождалась иллюзия терпимости сложившегося положения. Если делать план трудно, но все же он выполняется, острота ситуации как бы приглушается, маскируется, не стимулирует склонность к коренным переменам. Тут как нельзя лучше психологическую ситуацию отражает известная поговорка: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Для коренных преобразований нужны радикальные стимулы, побуждающие действовать решительно, без оглядки на побочные, второстепенные по отношению к основной задаче издержки, на первых порах неизбежные при любых нововведениях. А раз нет таких стимулов, либо они есть, но осознать их не удается или не хватает времени, то большому желанию перестраиваться кардинально неоткуда взяться.
Проблема усложняется еще и тем, что «равенства сил и способностей людей в обществе ждать нелепо». Следовательно, равноценные продукты труда могут соответствовать различным уровням напряжения психологических ресурсов работников. Неполное использование способностей оборачивается потерей для экономики и наносит ущерб развитию самого работника, ибо способности обогащаются только в процессе их напряженного применения. При этом вовсе не обязательно, чтобы работник сознательно воздерживался от труда на уровне своих способностей, хотя и это нельзя исключить. Далеко не каждому человеку дано понимание всех своих психологических резервов.
Вторая часть рассматриваемого принципа предписывает распределение по труду, что соответствует природе государства. Здесь в поле зрения экономической науки оказывается не столько сам труд, сколько продукты труда, являющиеся одним из основных объектов, на который нацелен свойственный данной отрасли знаний инструментарий. Однако современными методами измерения, используемыми экономической наукой, охватываются не столько сами продукты труда, сколько материальные и финансовые ресурсы, да и то лишь на «входе» в труд как в систему. «Выход» системы представлен объективно как «чувственно-сверхчувственная вещь», в которой материальные и финансовые затраты сплавлены в органическое единство, в принципиально новое качество совместно с затратами психологических ресурсов человека таким образом, что вычисление удельного веса каждого вида затраченных ресурсов оказывается до сего времени неразрешимой проблемой.
Есть люди, которые считают, что раз нечто является государственной собственностью, а государство – это мы, то и собственность «наша», в том числе и «моя». Такой вариант чаще всего встречается среди лиц, которым доверено распоряжение материальными ценностями. Это не только руководители, но и работники многих других профессий – водители грузовых автомобилей и таксисты, кладовщики и повара, снабженцы и продавцы и т. д. Некоторые из них распоряжаются государственным имуществом как своим собственным, не испытывая при этом сколько-нибудь чувствительных угрызений совести. Они зачастую выступают в качестве благодетеля за счет государства, не забывая при этом самого себя, молчаливо ожидая или открыто требуя услугу за услугу. Положение усугубляется, когда «наше» понимается не просто как «мое тоже», а как «наше» в смысле принадлежности закрытой группе людей, связанных друг с другом круговой порукой.
Подобные представления о государственной собственности и соответствующее поведение объясняются влиянием частнособственнической психологии на носителей таких взглядов. Поэтому первым шагом на пути к формированию общественно-собственнической психологии является преодоление мыслей и чувств, свойственных собственнику. Предполагать, что все трудящиеся способны самостоятельно преодолеть громадную силу привычки и косности, связанной с остатками прошлого, нет оснований. Ибо эта способность, отмечал он, не дана сама собой, а вырастает исторически и вырастает только из материальных условий. Началом поворота к общественной собственности считается победа над косностью, мелкобуржуазным эгоизмом, над привычками.
Мир вещей, окружающих человека, можно классифицировать самым различным образом. По наиболее важному основанию из него выделяются средства производства и средства потребления. Средства производства делятся на средства труда и предметы труда, а средства труда в свою очередь на активные (орудия труда) и пассивные (здания, дороги, емкости и т. д.). Средства потребления также делятся на две большие группы – средства производственного потребления (сырье, топливо, материалы и т. д.) и средства личного потребления (товары и блага). Такая дифференциация проводится по экономическим свойствам вещей. Для психологического подхода важно выяснить, каковы особенности психического отражения этих различных по экономическим признакам вещей, в какой форме они представлены в голове человека и как это влияет на поведение.
Возьмем сначала все многообразие вещей, не поступающих в сферу личного потребления. Речь идет в первую очередь о средствах производства и важнейших предметах труда.
Причины разные. Одна из них связана с особенностями определенного этапа развития общественного производства, при котором экономические проблемы еще можно решить экстенсивными методами, в том числе путем увеличения численности трудовых ресурсов. По мере перехода на интенсивный путь развития положение коренным образом изменяется и возникает острая необходимость в количественных и качественных измерениях психологических ресурсов производства. Однако проблема эта все еще даже не поставлена. Экономической психологии здесь предстоит работа исключительной важности. Конечно, эту работу сразу же нужно развернуть на самых нижних уровнях экономической системы и по мере накопления данных расширять масштабы научного поиска. В далекой перспективе видится организация учета психологических ресурсов производства во всесоюзном масштабе.
В определении способностей, приведенном выше, обращает на себя внимание и следующее: психологические ресурсы человека пускаются в ход для производства материальных ценностей. Если в первом случае речь шла о статических характеристиках способностей, то здесь подчеркивается их динамическая сторона. При социализме, когда труд еще не стал первой жизненной потребностью, рассчитывать на то, что каждый работник будет отдавать работе все свои психологические ресурсы, будет непрерывно работать на уровне своих потенциальных возможностей – значит забегать далеко вперед. Принцип «от каждого по способностям» предполагает, что общество вправе спросить каждого гражданина о том, насколько полно он применяет свои способности, в каких соотношениях оказываются потенциальные ресурсы человека с его вкладом в общенародную собственность. В психологическом смысле неуклонное сближение ресурсов работника и его вклада в экономику составляет основу формирования зрелого коммунистического отношения к труду. Но чтобы целенаправленно управлять этим процессом, необходимо иметь научный инструментарий для оценки меры способностей, реализуемых в производстве. Задача эта выходит за рамки экономической науки и не может быть решена без опоры на психологические знания.
Инертность мышления тем и опасна, что человек при этом далеко не всегда осознает сам это собственное свое свойство, из глубины подсознания управляющее его поведением. Свойство это не просто мешает думать по-новому и усложняет размышления, а как бы запрещает думать иначе, подойти к проблеме по-другому, накладывает неопределимое и неосознаваемое без посторонней помощи психологическое табу на все другие пути прохождения лабиринта мышления, кроме варианта, ставшего уже привычным, а потому кажущегося единственно возможным.
Всякое сравнение, как известно, условно. Но здесь представляется уместным сравнение стиля мышления консервативного руководителя со стилем мышления религиозного фанатика. Психологические механизмы там и здесь мало чем отличаются друг от друга. Фанатическая вера в бога в психологическом смысле есть не что иное, как проявление инертности мышления, достигшей в своем развитии крайних пределов, за которыми количественные изменения переходят в новое качество и мышление функционально превращается в свою противоположность. Из способа психического отражения объективного мира оно преобразуется в непроницаемые для света познания шоры, наглухо закрывающие мозг и полностью отключающие его от реальной действительности. И тогда всякие сомнения в своей правоте абсолютно исключены, а возражения других людей импульсивно (без осмысливания и оценки) вызывают агрессивную реакцию. Нечто подобное имеет место и у консервативно мыслящих участников хозяйственной деятельности. Речь идет не о конкретных начальниках отделов, о которых говорилось выше, а о психологической природе и последствиях инертности мышления вообще как свойства личности. Продолжим, однако, рассмотрение конкретной ситуации.
«Процессы непосредственного взаимодействия человека с вещной средой пока что изучаются преимущественно специалистами в области инженерной психологии и главным образом в сфере трудовой деятельности. Такой подход определяет, как взаимодействует человек с вещами, а вот вопрос, почему он использует вещи, какие вещи и для каких целей, т. е. вопрос социальной и социально-психологической роли вещной среды, пока не привлек достаточного внимания исследователей».
Следует только добавить к этому, что речь должна бы идти, видимо, не о социальной психологии, которая изучает психологию общностей и массовидные явления, а об экономической психологии. В самом деле, если мир вещей исследуется под экономическим углом зрения, то «психологическое дополнение» должно идти от экономической психологии, точно так же как социологическому подходу к миру вещей сопутствует социальная психология. Но прежде чем начать членение психологической проблематики мира вещей и закрепление тех или иных вопросов за соответствующими отраслями психологической науки, нужно сначала определить своеобразие психологического видения этого специфического объекта науки.
Если посмотреть на сегодняшнюю ситуацию, то и поныне увидим многообразие переходных психологических типов отношений к собственности. При этом государственная собственность в одних случаях рассматривается как «казенная», т. е. принадлежащая каким-то безличным властям, которые и присмотреть-то за своим добром как следует не хотят, всюду бросают ценности на произвол судьбы. Поэтому в присвоении такого имущества им самим или другими людьми человек не видит большого греха. Если в автобусе кто-то вытащит из чужого кармана трешку, пусть даже не из его собственного, он бросится избивать уличного воришку. Но когда на его глазах растаскивают государственное добро, его заботит лишь одно: как бы не оказаться «обделенным» и не отстать от «удачливых», как ему кажется, людей.
Иногда встречается представление о государственной собственности как о ничейной, не принадлежащей никому конкретно, «свободной» вещи. Например, браконьер, гоняющийся за ценными породами рыбы, далеко не всегда четко осознает, что рыба эта, хотя еще не выловлена, кому-то уже принадлежит, является чьей-то собственностью; кажется ему, что она бесхозна, ничья, поскольку он не знает (для понимания психологии отношений собственности и это важно) такого человека, который разводил бы ее, подобно тому, как это делается с домашними животными. Словом, государство как субъект собственности им еще не освоено ни интеллектуально, ни эмоционально. Вот он и ловит рыбу, объективно совершает преступление, покушается на «чужую» собственность, а субъективно, в собственном понимании, берет то, что никому не принадлежит. Конечно, психология браконьера не имеет уже ничего общего с чеховским злоумышленником, без злого умысла добывавшим из железнодорожного полотна нужные ему гайки. И все же чем-то отдаленно они напоминают друг друга.
Начальники отделов горплана, причастные к делу, разделились на две группы. Первая глубоко понимает состояние дел, искренне поддерживает предложение и готова оказать всяческое содействие. Вторая группа, в которую входят преимущественно начальники отделов, работающие в этой должности по 10–15 лет и более, заняли с самого начала негативную позицию. Поскольку прямо отрицать вскрытые факты было невозможно (они были очевидны), эти начальники пытаются перенести основной спор в область уточнений отдельных положений, но таких уточнений, которые фактически топят основную идею коренной перестройки системы планирования капитального строительства. Авторитет опыта, привычки здесь пришел в столкновение с авторитетом инициативы, новаторства. Человек, предлагающий новую идею для внедрения в хозяйственную практику, не знает и не может знать всего многообразия деталей, которые повлечет за собой перестройка. Он апеллирует к научным (а значит, в известном смысле абстрактным) аргументам, а ему говорят: «Все правильно в теории, но у нас – специфика». И приводятся конкретные факты из жизни, психологически, эмоционально всегда более убедительные для так называемого здравого смысла, на который во многих случаях все еще опирается принятие решений. Это – первое преимущество противников перестройки. Немало и других психологических факторов, усиливающих их позиции.
Новая идея, предлагаемая для внедрения, есть результат прогноза, предвидения течения событий в будущем. Она всегда опирается на вероятностную картину общих тенденций хозяйственной практики, не может, да и не должна в точности предусмотреть все детали. Так что в любом прогнозе уязвимых мест можно найти сколько угодно, если задается такой целью опытный практик, настроенный консервативно. Ссылка автора идеи на то, что всего нельзя предусмотреть, совершенно справедливая в научном отношении, далеко не переубеждает оппонентов, напротив, дает им в руки дополнительные аргументы для обоснования нежелательности предлагаемых изменений. Наконец, нельзя недооценивать силу влияния на позиции консервативно мыслящих работников не всегда осознаваемой ими самими инертности мышления. Они иногда возражают против изменений не потому только, что подумали и осознали, сколько дополнительных хлопот принесет перестройка планирования лично им, хотя и подобные случаи нередки.
«Под рабочей силой, или способностью к труду, мы понимаем совокупность физических и духовных способностей, которыми обладает организм, живая личность человека, и которые пускаются им в ход всякий раз, когда он производит какие-либо потребительные стоимости». В этом определении с точки зрения предмета экономической психологии обращают на себя внимание два обстоятельства.
Способности – это род духовных и физических сил, которые являются источником живого труда. В известном смысле они представляют собой специфический род ресурсов производства наряду с материальными и финансовыми. Однако если материальные и финансовые ресурсы измеряются, учитываются, распределяются и применяются в процессе производства на строго научной основе (это проблемы экономической науки), то способности (назовем их условно психологическими ресурсами) почему-то остаются вне поля зрения науки и практики.
На наш взгляд, можно считать, что в вещи заложено (другим человеком) нечто такое, благодаря чему она сама выступает в известном смысле как своеобразный (покоящийся, пассивный, что ли) субъект отношений. Он, субъект этот, задан в вещи в снятом виде как сгусток труда другого человека, как потребительная стоимость и стоимость, созданная им. Весь массив таких вещей, продуктов человеческого труда, с которыми человек вступает в непосредственное взаимодействие в процессе жизнедеятельности, принято называть его материально-вещной средой (МВС).
Материально-вещную среду изучают представители самых разнообразных наук. Наиболее давние традиции в этом отношении сложились у исторической науки, которая по сохранившимся предметам МВС составляет представление о социально-экономическом укладе жизни прошлых поколений. «Такую же важность, какую строение останков костей имеет для изучения организации исчезнувших животных видов, останки средств труда имеют для изучения исчезнувших общественно-экономических формаций». Широкий размах получил экономический, а также архитектурно-дизайнерский подход к изучению материально-вещной среды. Меньше повезло социологическому, особенно психологическому, подходу.
Для понимания сдвигов, нужно иметь в виду, что общие социально-экономические условия в стране могут существенно отличаться от конкретных социально-экономических ситуаций, в которых развертывается жизнедеятельность работников. Это дает известный разброс особенностей психологии трудящихся по классовому признаку, а также по другим признакам внутри класса.
Значительная часть рабочих проявила подлинно пролетарское отношение к собственности, и продемонстрировала это в практических действиях, например в коммунистических субботниках. Это были главным образом кадровые рабочие. Наименее устойчивая часть пошла по пути деклассирования. Одни начали использовать заводское оборудование для личных целей, втянулись в спекулятивные махинации, другие вернулись в деревню и занялись вновь единоличным хозяйством. Таковы были исходные типы рабочих. Крестьяне по отношению к собственности делились на кулаков, середняков и бедняков.
Для четкого осознания подлинной сущности отношений обмена наиболее благоприятные объективные условия существуют в сфере материального производства, и в первую очередь у рабочих. Однако само понятие «рабочий» нельзя толковать расширительно. «...Безусловно необходимо, чтобы не обманывать себя и других, определить понятие «рабочий» таким образом, чтобы под это понятие подходили только те, кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. А это невозможно без многих лет пребывания на фабрике без всяких посторонних целей, а по общим условиям экономического и социального быта». И чем «дальше» от материального производства социальная группа, тем менее благоприятны условия для осознания производственных отношений. Даже в одних и тех же социальных группах возможны психологические различия по полноте и глубине их осознания. Так, нельзя по этому признаку ставить знак равенства между группами интеллигенции – технической, научной и творческой, населением обжитых и вновь осваиваемых регионов страны, относящимся к одной и той же социальной группе. Все эти и многие другие психологические аспекты отношений обмена обладают достаточно большой силой влияния на социальное поведение в сфере экономики.
Особо стоит остановиться на междисциплинарных проблемах отношений распределения. Принцип – от каждого по способностям, каждому по труду – говорит сам за себя, и чтобы реализовать его практически, необходимо глубоко разобраться в проблеме способностей, которая в значительной мере относится к компетенции психологической науки. Интерес науки к способностям не исчерпывается, конечно, экономическими соображениями.
Руководители городских плановых органов в анализируемой ситуации тоже заняли своеобразные позиции. Руководитель горплана более десяти лет занимал эту должность, и ожидать от него восторженного отношения к предложениям оснований было мало. Тем более что он давно уже перешагнул за пенсионный возраст, после которого человек редко склонен к кардинальным изменениям привычного стиля мышления и деятельности. Его заместитель понимает необходимость принципиальных изменений, внутренне согласен с предложениями. Но он не может открыто стать на сторону автора идеи по целому ряду психологических причин.
Во-первых, в силу своего характера, который можно назвать заместительским. Длительная работа в этой должности, отсутствие опыта в качестве первого руководителя невольно формируют стиль мышления, ориентированный на первого руководителя. В принципе это неплохо для дела. Заместитель, не научившийся принимать позицию своего начальника как свою собственную, не только мешает первому руководителю, осложняет его работу, но и создает «информационные шумы» в системе управления, далеко не способствующие эффективному функционированию аппарата. И в то же время его полная обезличенность пользы делу не приносит.
Но можно привести пример и другого подхода, при котором рабочий относится к станку, образно говоря, как к напарнику, воспринимает его как органическую составную часть жизнедеятельности, бережет его как зеницу ока, любовно ухаживает за ним.
Человек и вещь, находящаяся с ним в одной и той же пространственно-временной определенности, редко оказываются независимыми друг от друга. Чаще всего они взаимосвязаны, между ними действуют объективные отношения, которые в той или иной мере могут отображаться в его психике. При этом нельзя считать, что субъектом отношения является только человек, а вещь никак «не относится» к человеку.
Прямое и открытое противодействие психологически легче преодолеть, чем подводные камни условного согласия. Да и в моральном плане открытый противник заслуживает большего уважения, чем «условный сторонник», который ничем не рискует, надежно страхует себя на всякий случай. Пройдет предложение – противник идеи оказывается в проигрыше, не пройдет – выиграет, а «условный сторонник» в обоих случаях не остается внакладе. Если решение, в конце концов, принято, он не преминет подчеркнуть, что сразу правильно оценил идею. Когда предложение не проходит, он опять имеет возможность говорить о своей дальновидности и проницательности: дескать, знал, что тут не все продумано, а потому рекомендовал дополнительную проработку и проверку. Условное согласие, как видим, может оказаться в одних случаях следствием трезвого, объективного подхода к нему, а в других – обыкновенным бюрократическим приемом ухода от ответственности за принимаемое решение. В хозяйственной практике, к большому сожалению, подобного рода приемы встречаются нередко.
В период крутого перелома в социально-экономическом развитии нашей страны, связанного с индустриализацией и коллективизацией, происходил также нелегкий перелом в отношениях собственности и в психологии трудящихся. Процесс этот в яркой художественной форме отобразил М. А. Шолохов в романе «Поднятая целина». Он показал, что переход на позиции рабочего класса в сфере отношений собственности психологически удавался не всем вчерашним беднякам, кое-кто в несколько лет успел переродиться и скатился в лагерь отъявленных собственников.
Надо заметить, что причин живучести частнособственнической психологии несколько. В их числе и просчеты в идеологической работе, и ошибки в хозяйственной деятельности, и идеологические диверсии и экономическое давление империализма и т. д., но главная психологическая причина связана с возрастом частнособственнической психологии. Возникла она в древности, в период зарождения первых рабовладельческих государств Востока. Чтобы представить себе возраст частнособственнической психологии, достаточно сказать, что, по данным востоковедов, в долинах Нила и Евфрата к IV тысячелетию до нашей эры население имело уже 4–5 тыс. лет земледельческого опыта. Для сравнения вспомним, что нашему опыту создания общественно-собственнической психологии (ее возраст нужно отсчитывать, видимо, не со дня революции, а от начала сплошной коллективизации) немногим более 50 лет. Словом, не будет преувеличением сказать, что к частнособственнической психологии люди приучались, во всяком случае, не меньше чем 5 тыс. лет, т. е. столько веков, сколько лет коллективистским ценностям.
Не связано ли это с различием в понимании места предприятия (и самого директора) в системе отношений обмена?
Не служат ли местничество и ведомственные барьеры причиной искаженного восприятия должностными лицами закономерностей отношений обмена в обществе, нет ли здесь психологического атавизма, корни которого уходят в отношения обмена на базе частной собственности? Каким образом происходят подобные перекосы в психологии руководящих кадров – эта проблема по-настоящему еще не изучалась, но она весьма актуальна.
Психологические исследования не могут ограничиваться отношениями обмена, в который вступают индивиды. Они должны охватывать особенности обмена, в котором в качестве объектов выступают коллективы трудящихся, профессиональные, половозрастные, национальные, региональные и другие социальные слои и группы. Например, насколько осознает школьная и студенческая молодежь характер своего вклада в общенародный фонд обмена, авансовую природу присваиваемой ею собственности и необходимость в последующем «вернуть долг» обществу? Не здесь ли находится причина издержек в трудовом воспитании части юношей и девушек?
Вопрос о том, как ввести «вещи» (не абстрактные, а реальные) в контекст прикладного психологического исследования, требует специального обсуждения. Нужна, видимо,психологическая классификация «вещей» с точки зрения их удельного веса в детерминации социального поведения. Например, если изучается быт человека, то надо иметь психологические приемы описания квартиры, ее интерьера, бытовой техники, сфер влияния в пространстве жилища и многое другое, от чего зависит социальное поведение человека, причем не только дома, но на работе, во дворе, на улице.
Психологические исследования при рассмотрении звена «человек – вещь» концентрируют внимание на первом компоненте, и это вполне объяснимо. Но те же исследования уместно вести как бы вещецентрически, то есть, поставив в центре научного поиска «вещь». Например, тема «Бытовая техника в жизни семьи» может быть решена в социально-психологическом плане довольно оригинально. Или, скажем, «Восприятие станка рабочими». Не изучение станка, не освоение его, не формирование мастерства токаря, а именно восприятие станка, его место в социальном поведении рабочего как детерминанты. Ведь к станку можно относиться лишь как к средству добывания заработной платы.
В какие реальные отношения вступают в процессе обмена друг с другом отдельные лица, коллективы, нации и народности, регионы и т. д. – это проблемы политической экономии. Для психологической науки представляет интерес другое: в какой форме осознается факт совладения, какое содержание в эту форму вкладывается, насколько четко мы представляем себе место каждого работника в отношениях обмена? Например, если я токарь, то «мой станок»– общенародная собственность; но станок-то все-таки «мой». Эта особая форма «причастности» к собственности мало изучена. Я лично не как абстрактный член общества, а как Иванов или Петров, за которым закреплен данный станок, считаю его «своим» в одном случае, а в другом неопределенно «нашим», в третьем «казенным» и т. д. Точно так же различно восприятие продукции, которую я создаю за станком, и которая вступает в процесс обмена в определенных качестве и количестве, зависящих от моего понимания: посылаю детали «своим», «близким», либо неопределенно «нашим», либо «казне» и пр. Как представляется, именно здесь нужно искать глубинные социальные мотивы труда, не сводимые к побуждениям, возникающим на основе применения традиционных материальных и моральных стимулов.
Чувство «хозяйчика», стихийно складывающееся на базе частной собственности (а у нас иногда на основе личной собственности), опирается на примитивные потребности, на несколько порядков принижающие величие человека. Как формируется чувство хозяина у гражданина общества, понимание того, что он совладелец и станка, и продукции, и завода, и всего народного хозяйства – эта проблема для своего решения требует совместных усилий экономистов и психологов. Почему в одинаковых объективных условиях один директор завода склонен к напряженному плану, а другой к облегченному? Один поставщик внимателен к потребителю, удовлетворяет его по всей номенклатуре своевременно, а другой безразличен к нему, занят лишь собственным «валом»?
Дореволюционная Россия, как известно, была страной по преимуществу с крестьянским населением. Оно обладало рядом психологических характеристик, которые никак нельзя отнести к лучшим качествам людей. Не к общинному строю и «народному производству» тянутся крестьяне, а к обогащению. А. Н. Энгельгардт отмечал, что крестьяне-собственники не только крайне индивидуалисты, но еще и эгоисты, сами стремятся эксплуатировать ближнего, пускаются в торговые махинации, дают хлеб под отработки, покупают труд бедняков; «каждый гордится быть щукой и стремится пожирать карася». Говоря экономическим языком, хозяйственные мужички превращаются в сельскую буржуазию. Такова была подлинная картина жизни и быта крестьянина-собственника.
Пролетарская революция в стране, где большинство населения составляли крестьяне, встретилась именно поэтому с разгулом мелкобуржуазной стихии, с закоренелой психологией мелких собственников. Предстояло преодолеть эту силу, перестроить психологию масс, и в первую очередь крестьян.
С течением времени психология претерпевает определенные изменения. Явно противоречащие условиям быстротекущей социально-экономической жизни действия и поступки свертываются, маскируются, человек внешне приспосабливается к новым условиям, но внутренне остается потенциальным эксплуататором.
Представитель вышестоящего планового органа дал принципиальное согласие с основными оценками положения дел и предлагаемым вариантом решения. Но (вот это «но» зачастую сводит на нет эффект наилучших решений) счел необходимым провести дополнительную проработку на методическом уровне, экспериментальную проверку предложений и лишь затем снова вернуться к проблеме. Такая позиция только с первого взгляда психологически прозрачна в смысле четкого понимания сути фактического отношения к перестройке планирования. С одной стороны, ход рассуждения человека, казалось бы, безупречно логичен. В самом деле, и методическая проработка, и экспериментальная проверка – вещи, необходимые для принятия хозяйственных решений крупного масштаба. Но отсюда еще не видно, каково фактическое отношение человека к предложениям. Может оказаться, что на каждом последующем этапе рассмотрения проблемы он будет искать аргументы не за решение, а против, оставаясь внешне сторонником «объективного подхода» к делу. Словом, если, с одной стороны, его условное согласие имеет важное значение для автора предлагаемого варианта решения, то, с другой стороны, нужно еще предусмотреть вероятность изменения точки зрения оппонента под влиянием новых данных, выявляемых методической проработкой и экспериментальной проверкой.
И вряд ли правомерно и оправдано, что наши дети зачастую до 17 лет (а то и до окончания вуза в 22–23 года), т. е. в период, когда интенсивно формируется личность, практически не участвуют в общественном производстве, в создании материальных благ, в лучшем случае «сидят» на уроках труда либо «играют в труд» периодически, причем в труд, создающий ложное представление о его подлинной сущности. Тут уж не приходится ожидать должного отношения к продуктам труда другого человека, добываемым для него неведомым «взрослому ребенку» образом.
В-третьих, с помощью вещей можно управлять поведением и деятельностью человека, что особенно важно для социально-экономической теории и практики. Тезис этот нужно понимать в самом широком смысле. Например, в захламленном и обшарпанном автобусе культура поведения среди пассажиров приживается меньше, чем в элегантных и уютных экспрессах. В общем случае какие-то качества вещного комплекса, в среде которого находится человек, так или иначе, в той или иной степени «управляют» поведением человека. Это относится и к отдельной вещи, к каждой единице вещной среды. Банально, но факт: вкусно приготовленное блюдо никогда не побуждает посетителя столовой требовать книгу жалоб, изящно и добротно сработанный инструмент невольно стимулирует трудиться на таком же уровне качества и т. д.
Не осознаются сами собой и отношения обмена в обществе, которые длительное время сохраняют сверхчувственные черты: отношения эти по своей природе коренным образом отличаются от отношений обмена в буржуазном обществе. Они более сложны как объект познания, поскольку многократно опосредуются из-за коллективистского характера производственных отношений и планового управления всем народным хозяйством, а также в силу своего непрерывного развития и совершенствования. Отношения обмена как объект познания и осознания при социализме сложнее еще и потому, что далеко не всегда они носят характер обмена товарами.
Если капитализм стремится к сокрытию подлинной сущности присущих ему отношений обмена, государство кровно заинтересовано в глубоком и всестороннем осознании всеми трудящимися подлинной, гуманной сущности всех производственных отношений, в том числе и отношений обмена. Здесь выявляются весьма актуальные междисциплинарные проблемы политической экономии и психологии. Так, субъекты отношений обмена должны быть собственниками «обмениваемых вещей». Собственником в полном смысле слова у нас является общенародное государство. Но все члены общества его совладельцы, все они в той или иной форме присваивают себе нечто из общего фонда материальных и духовных ценностей и в этом качестве вступают в процесс обмена.
Частнособственническая психология не может быть единой, целостной реальностью. Из ее структуры можно выделить две крайние позиции – психологию крупного буржуа и психологию мелкого собственника. Уничтожение частной собственности на средства производства и эксплуатации человека человеком, осуществленное в нашей стране, влечет за собой фактическое устранение всякой материальной основы психологии крупных собственников. Казалось бы, последняя, потеряв всякую почву, сама должна была естественным путем отмереть. Но этого не произошло. Она как бы слилась с мелкобуржуазной психологией, материальные условия существования которой еще до конца не выкорчеваны, усилила ее и придала ей тенденцию к долгожительству.
Для понимания фундаментальных причин существования в нашей стране частнособственнических настроений нужно исходить из следующих положений основоположников научного коммунизма. Чтобы пояснить, когда «строй общественного жизненного процесса» сбросит с себя «мистическое туманное покрывало», К. Маркс приводит пример с религией. «Религиозное отражение (которое является отражением психическим, как и частнособственническая психология) действительного мира может вообще исчезнуть лишь тогда, когда отношения практической повседневной жизни людей будут выражаться в прозрачных и разумных связях их между собой и с природой». Точно так же полное преодоление частнособственнической психологии произойдет лишь на этапе строительства зрелого общества. Однако отсюда вовсе не следует, будто постепенное приближение нынешних экономических отношений к зрелым само собой отбросит частнособственническую психологию. «...Экономическое положение не оказывает своего воздействия автоматически, как это для удобства кое-кто себе представляет...». Значит, нельзя ждать, сложа руки, когда психология собственника навсегда исчезнет из духовной атмосферы в нашей стране. Нужно активно с ней бороться, для чего важно знать ее проявления и последствия, причины ее живучести. Только тогда можно наметить и реализовать эффективные меры преодоления этого духовного атавизма.
Уместно уже в семье, в детских яслях и садах приучать не на словах, а с помощью вещей, что существует не только «мое» и «твое», но и «наше», к которому нужно относиться не менее бережно, чем к «моему». Да и к личной собственности отношение формировать следовало бы с детства целенаправленно. Примером издержек в этой области служит не только накопительство, ставшее самоцелью для отдельных людей. У этой проблемы имеется и другая крайность, проявляющаяся, например, в весьма специфическом отношении жильцов дома к владельцу автомобиля, заработанного честным трудом. По этой же причине некоторые водители общественного транспорта на улицах умышленно создают опасные ситуации для водителей-любителей только потому, что они – «частники», что понимается почти как синоним презрительной клички «буржуй».
Во-вторых, для внедрения в сознание людей принципа «от каждого – по способностям, каждому – по труду». Подавляющее большинство людей строго придерживаются правила: «жить только по средствам, а средства добывать только трудом». На другом полюсе оказываются люди, которые применяют изощренные приемы добывания средств к жизни, минуя участие в труде. Где-то между этими полюсами расположатся «взрослые дети», которые живут за счет стареющих родителей до своей собственной пенсии. Такое положение трудно исправить без «вещного воспитания», организуемого с самого раннего детства.
Обмен порождается разделением труда. «... На каждой фабрике труд систематически разделен, но это разделение осуществляется не таким способом, что рабочие обмениваются продуктами своего индивидуального труда». Возникает в связи с этим вопрос: насколько рабочие осознают, что они, хотя непосредственно и не обмениваются товарами, но все же участвуют в процессе обмена. Есть основания полагать, что причиной производственного брака, допускаемого рабочим, в ряде случаев может быть именно непонимание им своего опосредованного участия в отношениях обмена (например, когда предпринимается умышленная попытка укрыть брак, сдать продукцию со скрытым изъяном).
Словом, отношения обмена, свойственные каждому новому социально-экономическому укладу, не осознаются автоматически сразу же вслед за их возникновением. В эксплуататорском обществе люди «... с молоком матери воспринимают психологию, привычку, понятие – либо рабовладелец, либо раб, либо мелкий собственник, мелкий служащий, мелкий чиновник, интеллигент, словом, человек, который заботится только о том, чтобы иметь свое, а до другого ему дела нет». Сущность отношений обмена длительное время (а у части трудящихся – и после победы пролетарской революции) остается сверхчувственным свойством, которое маскируется.
Вещную среду образует чрезвычайно большое многообразие явлений окружающего мира (жилище, пища, одежда, транспорт, бытовая техника и т. д. и т. п.), в отношении которых человек так или иначе ориентируется (строит свое поведение, мнение и т. д.). Существуют различные мнения относительно того, какая из этих трех сред оказывает наибольшее влияние на личность, ее поведение и деятельность. Одни считают, что круг предметов, находящихся в распоряжении индивида, изменяет его гораздо сильнее, чем круг усвоенных им идей. Против такого утверждения можно возразить. Однако бесспорен тот факт, что и в «кругу идей», и в «кругу людей» вещи играют довольно весомую роль. Это обстоятельство до сего времени ускользает из поля зрения психологов. Причин здесь множество. Одна из них – стихийно сложившаяся ассоциативная связь между частной собственностью на средства производства и личной собственностью вообще. Между тем отсутствие психологических исследований вещной среды не может быть оправдано ни с методологической точки зрения, ни с точки зрения задач совершенствования хозяйственного управления. Исследования вещной среды важны для решения целого ряда фундаментальных проблем.
Во-первых, для воспитания отношения к общенародной, кооперативной и личной собственности. Общенародный характер собственности существует объективно, но это вовсе не означает, что соответствующее к ней отношение сформируется стихийно либо на основе словесных увещеваний.
Немало психологических явлений связано и с отношениями обмена. В одном из своих значений обмен выступает как волевой акт, содержание которого дано самим экономическим отношением. «Приравнивая свои различные продукты при обмене один к другому как стоимости, люди приравнивают свои различные виды труда один к другому как человеческий труд. Они не сознают этого, но они это делают». Здесь особенно хотелось подчеркнуть, что процесс обмена, оказывается, тоже не доступен обыденному сознанию как предмет познания. Следовательно, он обладает чувственно-сверхчувственными свойствами. В обществе, где экономика строится на плановых началах, дело обстоит иначе. Но и тут вряд ли можно утверждать, что уровень осознания сущности отношений обмена повсеместно стал подлинно научным, не включает в себя элементы обыденного сознания.
В обществе «вещи, которые сами по себе не являются товарами, например, совесть, честь и т. д., могут стать для своих владельцев предметом продажи...». Соответственно эти «вещи» вступают в процесс обмена, внося тем самым в него своеобразные психологические реальности. В качестве пережитка прошлого нечто подобное встречается иногда в форме хозяйственных преступлений и в обществе (например, взяточничество). Для понимания причин таких явлений и их изжития нельзя обойтись лишь экономическим (и правовым) подходом. Психологические исследования здесь играют едва ли не ведущую роль.
Эти «микроклиматы», с одной стороны, функционируют безотносительно к тому, входит ли данный индивид в сферу их влияния или не входит. С другой стороны, в массиве этих «микроклиматов» человек движется не стихийно; к одним «микроклиматам» он тяготеет, других стремится избегать, в одних он получает удовлетворение, в других испытывает дискомфорт и т. д. Соответственно его психические состояния находятся в непрерывном движении, в определенном смысле параллельном движению микроклиматов. Если рассматривать все многообразие таких микроклиматов, в сфере влияния которых пребывал человек на относительно длительных отрезках времени, то оказывается, что они для каждого человека специфичны, индивидуальны и образуют своего рода духовное поле тяготения личности, содержащее идеологические, профессиональные, культурно-бытовые и другие компоненты. Конечно же, индивидуальная духовная атмосфера не изолирована от духовных явлений крупного масштаба. Но подобно тому, как в холодном океане существует теплое течение (и наоборот), она остается своеобразной, автономной. Несмотря на свою очевидную значимость, духовная атмосфера остается малоизученной.
И дом, и камень кроме своей «самости» в качестве объективной реальности могут обрести и другую форму существования – идеальную, будучи отраженными сознанием человека. От этого объективная реальность сама по себе не перестает быть таковой: меняется человек. В его сознании теперь функционирует нечто новое, чего не было до отражения, и это нечто новое не оставляет его безразличным, оказывает воздействие на поведение.
В принципе эта схема справедлива и для всех экономических отношений: признание иной, чем объективная реальность, «самости», формы существования ни в коей мере не затрагивает вопроса о том, являются ли они (производственные отношения) объективной реальностью. Более того, именно потому, что это – объективная реальность, данная нам в ощущениях, производственные отношения, в конечном счете, предопределяют поведение людей. Каким образом происходит такое влияние – это вопрос, решением которого должна заниматься психология, здесь выявляется сфера ее главного предмета.
Оставляя за пределами внимания ту часть человеческого окружения, которая выходит за рамки трудового коллектива, прикладное исследование теряет весомые факты, характеризующие ориентации личности, а, следовательно, и влияния на нее. В этом отношении приходится только сожалеть, что у нас по существу нет исследований, прослеживающих круг общения конкретного человека на более или менее длительных отрезках времени. В такой круг войдут не только люди, близкие по родству, работе, месту жительства, интересам, но и незнакомые (продавцы, водители общественного транспорта, случайные попутчики, представители государственной власти и т. д.), контакты с которыми оставили то или иное впечатление. Причем каждый человек может быть охарактеризован как «элемент среды» данного индивида с вполне определенными параметрами, существенно отличающимися от традиционных понятии психологии (характер, темперамент, способности и т. д.) и характеризующими другого с точки зрения особенностей взаимодействия с ним данного человека.
Духовную атмосферу социальной ситуации образуют преобладающие в человеческой среде умонастроения. Речь идет не о психологическом климате коллектива, который относительно устойчив и характеризует производственную сферу жизнедеятельности индивида. Термин «духовная атмосфера» здесь употребляется для обозначения исключительно динамичных явлений, в сферу влияния которых человек входит в течение дня (дома, на улице, в магазине, в автобусе и т. д. и т. п.), в том числе и на работе. Психологический климат в коллективе цеха – это одно, и несколько другое в магазине, парикмахерской, в учреждениях бытового обслуживания, в общественном транспорте, «климат» в проходной завода, в раздевалке, заводской столовой, в приемной директора и т. д., т. е. в сменяющих друг друга ситуациях, как бы выстраивающихся по траектории движения индивида в человеческой среде.
Исследования такого рода требуют объединения усилий экономистов и психологов. Можно считать аксиомой то обстоятельство, что собственность как объективная реальность, отражаясь в сознании людей, приобретает значение важнейшей детерминанты социального поведения и отдельного человека, и больших общностей людей. В этой связи настораживают высказываемые в экономической литературе суждения, согласно которым экономические отношения как объективная реальность не могут обретать идеальную форму существования. «Ведь дом, созданный человеком, столь же объективен, как и камень, созданный природой, поскольку он существует вне человеческого сознания»,– пишут И. Прохоренко и А. Канашевич.
С этим можно было бы согласиться, если бы в отличие от камня в доме, созданном человеком, не был овеществлен живой труд, «человеческие сущностные силы», которые покоятся в нем наряду с веществом природы. Следовательно, и камень, и дом – разновидности объективной реальности, но для политической экономии (и для психологической науки) эти реальности не тождественны, отличаются друг от друга именно тем, что дом включает в себя некоторый субъективный момент, хотя и в снятом виде, камень же – нет. Но дело не только в этом.
По своей сущности социальная ситуация есть чувственно воспринимаемая человеком сфера общества, стероскопически высвеченная актуальной потребностью личности. Если мысленно представить всю жизнь человека как отрезок времени длиной от роддома до кладбища и на каждой точке расположить соответствующую ей ситуацию, мы получим индивидуальный микросоциум личности. Сменяющие друг друга ситуации являются главным источником воздействия на человека, а обнаруживающиеся в них инвариантные факторы воспитывают и обучают его.
В социальной ситуации при наиболее общем подходе можно различить три тесно взаимосвязанных типа сред: человеческую, духовную и вещную. Каждой из них свойственны свои характеристики. Человеческая среда не сводима к трудовому коллективу, семье, дружеской группе и прочим относительно устойчивым образованиям. Вместе с тем нельзя не видеть, что внеколлективное поведение личности явно недостаточно привлекает внимание психологов. Понятно, что нельзя отождествлять все человеческое окружение, с одной стороны, и коллектив, с другой.
Положение, согласно которому сущность человека есть совокупность всех общественных отношений, является фундаментальным, определяющим методологические подходы к объяснению закономерностей социального поведения человека. Вместе с тем совершенно очевидно, что вся совокупность общественных отношений не презентована каждому отдельному человеку. Понимание этого факта привело к необходимости введения в научный обиход понятия «микросреда»; за ней стоит некоторая единица (часть, сфера) общества в целом, которая служит своего рода «экологической нишей» для данного человека.
В науке утвердилось мнение, согласно которому взаимодействия общества и личности опосредуются этой микросредой. Но если микросреда служит непосредственным источником детерминирующих воздействий на человека, то естественно искать именно здесь средства для целенаправленного воздействия на поведение и деятельность личности. Обычно так и делается, но при этом допускается неоправданное упрощение: микросреда зачастую отождествляется с коллективом или группой. Между тем поведение и деятельность личности в каждый данный момент определяются многочисленными влияниями, исходящими не только из коллектива, но в целом из актуальной в той же временной точке социальной ситуации (мы здесь отвлекаемся от того бесспорного факта, что поведение не строится по бихевиористской схеме «стимул – реакция», а целенаправленно, сознательно регулируется личностью).
Здесь выявляется немало междисциплинарных проблем политической экономии и психологии. Важнейшая из них – характер и сила фактического влияния различных форм собственности на трудовую активность личности и социальное поведение в целом. С научно-психологической точки зрения в наименее благоприятных условиях в этом смысле оказывается общенародная собственность, не являющаяся товаром, не имеющая чувственно воспринимаемой потребительной стоимости для конкретного индивида.
Как фактор регуляции поведения наибольшим удельным весом у значительной части населения все еще обладают объекты личной собственности, потребительная стоимость которых воспринимается непосредственно. Промежуточное положение занимают две другие формы собственности – колхозно-кооперативная и собственность общественных организаций. Не здесь ли надо искать подлинные причины издержек в формировании должного отношения к собственности? Ответить на этот вопрос можно лишь на основе результатов экономико-психологических исследований. Пока совершенно ясно одно: отношения собственности, складывающиеся в условиях общества, и их регуляторные функции применительно к социальному поведению конкретных индивидов и групп людей настоятельно нуждаются в изучении.
Анализ этот нужно начинать с рассмотрения фундаментальных реальностей, определяющих сущность всех производственных отношений. Речь идет об отношениях собственности. Для выявления психологических аспектов этих отношений непреходящее значение имеет вывод К. Маркса о чувственно-сверхчувственных вещах, сформулированный в «Капитале» в связи с анализом товарного фетишизма и его тайн. Конечно, товар и собственность – понятия далеко не одного порядка. Для рассматриваемой нами проблемы интерес представляет метод анализа.
Все многообразие материальных ценностей, составляющих массив объектов собственности, состоит из отдельных вещей, из которых далеко не каждая приобретает товарную форму. Каждая вещь обладает многочисленными свойствами, но только часть из них, характеризующая отношение к потребностям человека, воспринимается чувственно, осознается «самой собой», естественным путем, без специального научного анализа. Есть у вещи сверхчувственные свойства, которые не воспринимаются непосредственно. Подобно этому подлинно общенародный характер собственности не передается российскому человеку всецело чувственно. Ему еще нужно открыть и усвоить сверхчувственные свойства собственности, научиться сознательно сообразовывать с ними социальное поведение в сфере экономики.
В новых условиях хозяйствования центральное место занимают вопросы совершенствования производственных отношений.Понятно, что проблема совершенствования производственных отношений будет решаться в первую очередь на основе политэкономического анализа реальностей экономики. Вместе с тем, поскольку речь идет о необходимости усиления стимулирующей роли хозяйственного механизма, усилении роли человеческого фактора, то учет особенностей влияния новых форм хозяйствования на психологию людей оказывается необходимым условием успеха концепции ускорения. В этой связи актуальным становится выяснение взаимосвязей политической экономии и психологических наук. Споры вокруг предметов этих двух наук до сего времени не утихают. Тем не менее, нам придется опираться на более или менее общепринятую точку зрения.
Философский энциклопедический словарь гласит, что предметом политической экономии являются производственные отношения в их противоречивом единстве с производительными силами. Психологическая же наука имеет своим предметом закономерности психического отражения объективного мира, в том числе экономической жизни общества. Попытаемся, исходя из этого, рассмотреть соотношения интересующих нас отраслей знания.
vBulletin® v3.8.6, Copyright ©2000-2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot